За проведённую в Устюжне-Железнопольской ночь мне стало совершенно ясно, как помочь местным мастерам исполнить царёв урок и не остаться внакладе. Дело оставалось за малым — убедить в этом самих устюженцев.

— Фёдор, собери знакомых тебе ковалей, да пусть те прочих приведут, но токмо чтоб явились мастера добрые, да царёвым запросом отягчённые, — дал я задание Акинфову. — Уж как не знаю, но докажи тем, кого позовёшь, что не для шутовства и баловства сбор этот.

При подготовке к вечерней беседе меня терзали постоянные сомнения, говорить ли с посадскими кузнецами самому или научить правильным словам Ждана. В ставшем уже родным Угличе меня давно никто не держал за ребёнка. Я одевался как взрослый, мои походка, жесты, выражение лица совершенно не являлись детскими. Про поведение и речь можно было даже не говорить.

Поэтому горожане столицы удела довольно легко свыклись с мыслью, что их князь стал сразу взрослым, только маленьким. Ребятишки, ещё полгода назад игравшие с Дмитрием в лапту и городки, даже не думали теперь звать меня на свои детские забавы. Девушки в посаде, когда ловили мой взгляд на себе, стыдливо прикрывали лицо платками, хотя в этом теле, пока ещё чистом от бурления гормонов, ко мне в голову ни разу не пришли хоть какие желания, связанные с отношениями между мужским и женским полом. Дворовые слуги, ремесленники, дворяне и представители администрации города довольно быстро разобрались, что мои решения и поручения имеют в своей основе хоть худо-бедно, но обоснованные суждения взрослого человека, а не капризы и баловство ребёнка.

В Устюжне-Железнопольской всё складывалось по-другому. Тут я считался малолетним князем, которого непонятно с чего нечистый принёс на голову. Заставить посадских поступить необходимым образом у меня не хватало сил, а чтобы их уговорить, требовался немалый авторитет, которого за мной не имелось. Конечно, можно было убедить логическими выкладками, но вот то, что меня будут слушать, представлялось крайне маловероятным. Болтовню вокняжённого малолетка, скорее всего, пропустили бы между ушей, даже не пытаясь вдуматься в услышанное.

Так что предоставить ведение переговоров с кузнецами Устюжны Ждану, наверно, стало бы наиболее оптимальным выходом. Мешала этому единственная вещь — гордыня. Этот грех заставлял меня рискнуть и попробовать найти общий язык с посадскими.

Видимо, немой кузнец Акинфов оказался не лучшим агитатором и организатором встречи удельного князя с его подданными. Явилось лишь пятеро мастеров, и у тех на лице было написано: на фига мы сюда припёрлись, дома нам, дурачинам, не сиделось, от греха подальше.

Вид у горожан казался настолько насторожённым, что в комплекте со мной, пышущим энтузиазмом, это очень напоминало не раз виданный в старых советских фильмах сюжет под названием «Заезжий активист уговаривает крестьян глухой деревни вступать в колхоз».

Представление началось с того, что Бакшеев выбрал двух самых здоровущих кузнечных дел мастеров и заставил их гнуть и бить об лавки полосы высокоуглеродистой стали, привезённые нами из Углича. Здоровяки десять минут издевались над железом, но сломать так и не смогли.

— Ловко, — сдвинул шапку на затылок один из пришедших в дьяческую избу. — Поди, немчином каким из ихней руды сработано, аль персидской работы сё?

— Нет. — Я, указывая на Акинфова, произнёс: — Вот его рук дело.

— Дурит тебя, княжич, Кособокий, — добродушно пробасил тот же устюженец. — Скрал у кого железо се чудное.

— Это уклад, — поправил я спорщика.

Тот переглянулся с остальными кузнецами, понимающе ухмыльнулся и начал наставлять меня в древнем материаловедении самыми простыми словами:

— Железо, княжич, мягкое. Уклад — твёрд. Железо — гнётся, уклад — ломается. Уклад железо режет.

— Фёдор, покажи, — прервал я эту познавательную лекцию и, обращаясь к собравшимся, добавил: — У кого что из уклада сработанное есть, дай для сличения.

Двое устюженцев, конфузясь, достали из сапогов ножи. Короткие испытания, проведённые Акинфовым, показали тотальное превосходство нашего материала над местным. Не очень большое пространство избы наполнилось ошеломлённым гулом.

— Княжич, — обратился ко мне и моей свите наиболее пожилой мастер. — Вои княжеские, дайте до дому сбегать, прихватить чего для спытания. Яз одна нога здесь, другая уже там.

Тучков и Бакшеев смотрели на меня, я доброжелательно кивнул отпрашивающемуся.

— Иди, никто не держит, вернёшься — не пожалеешь.

— Сабельщик Евсей яз, — слегка обиженно проговорил тот. — Не с испугу, а для интересу прошусь.

— Иди, Евсей, неси лучшее, что есть, испытаем честь по чести, — мне пока удавалось вести беседу в нужном русле.

Обернулся оружейный мастер действительно за считаные минуты, принеся три нешлифованные сабли.

Удар первой же из них повредил лишь само неоконченное оружие, далее Евсей бил уже аккуратней.

— Токмо с той, что яз из проржавленных гвоздей ковал, сравнить можно, а ить полосу ту не калили, — признал превосходство нашего металла старый мастер.

— Турская, аль персидская работа, — авторитетно заявил тот, кто пытался читать мне лекцию. — Где взял сие, Кособокий? Вроде ж полосами не вывозят уклад энтот, тока оружьем дорогим.

— Как звать тебя? — ответил я вопросом на вопрос.

— Фома, — слегка смутился этот скептик.

Тут я выложил козырь из рукава:

— Фёдор Акинфов, целуй крест на том, что твоя сие работа.

Сразу после этой фразы Бакшеев ввёл из задней комнаты заранее приглашённого священника местной церкви Воздвиженья Честнаго Креста.

Фёдор немедленно дал клятву, за угличским кузнецом Бакшеев и Тучков также целовали крест, что своими очами видели, как делал сей металл Акинфов.

Аудитория была подавлена и ошеломлена. Они являлись профессионалами своего дела и понимали, что именно видят.

— Фёдор, ты, чтоб тайна такая тебе открылась, токмо свою душу продал нечистому али всего рода своего? — непонятно, шутил ли спрашивающий или говорил всерьёз, но нагоняй устроил ему присутствующий протопоп изрядный.

Дав местным кузнецам несколько минут пошушукаться, я продолжил:

— Желаете ведать, как открыли секрет гибкого уклада?

Энергичные кивки собравшихся подтвердили, что да, желают.

— Яз после святой литургии сон видел наяву, горни силы знание сие ниспослали. Фёдору открыл виденное, и всё сбылось. — Пауза перед сообщением мне казалась опасной, как отреагируют на такое заявление, ещё неизвестно, особенно беспокоил священник.

Однако разом выдохнувших кузнецов беспокоила отнюдь не возможность чуда, а более приземлённые вещи.

— С чего Федорцу такая честь? Мастер он справный, да ловчее умельцы водятся! — Спросившему казалось обидным, что не ему достался такой секрет.