Действительно, двойной аксель у меня всегда был, мягко говоря, не ахти. Но я никогда так хорошо не прыгала, как в тот день. Особенно первый прыжок — это было мое лучшее произведение. Когда мы исполнили прыжки параллельно с Зайцевым, Жук встал и ушел с трибуны.

Для начальства вопросы в тот день снялись, но они не снялись для меня. Я же знала: сделать один или два успешных прыжка, повторить их на следующей тренировке — это одно, а катать программу на публике, на соревнованиях — совершенно другое.

Через пару месяцев, в ноябре, мы успешно откатались на показательных выступлениях в Японии. Обычно это был, если можно так сказать, бенефис сборной Советского Союза. Но тут мы узнаем, что среди приглашенных новые чемпионы мира — американцы Бабилония и Гарднер, которые выиграли первенство мира в тот год, когда я пропустила чемпионат из-за рождения сына. А на листе расписания указано, что они катаются последними! У нас, фигуристов, есть свое понятие о рангах. Закрывают показательные всегда самые титулованные. Елена Анатольевна с Татьяной провели тогда гениальную работу, чтобы восстановить справедливость. Они доказали, что мы никогда не проигрывали, мы олимпийские чемпионы, я даже двукратная, а те всего лишь один раз стали чемпионами мира, причем в наше отсутствие.

Тот день запомнился. Потом в Лейк-Плэсиде уже было не так страшно. Мы выходили как на бой. В первой части выступления мы показали свою короткую программу. Во втором отделении демонстрировали произвольную. Организаторы запланировали по четыре выступления. Бабилония с Гарднером уехали с третьего. Мы еще не знали, что состоялась репетиция того, что с ними произойдет спустя пару месяцев на Олимпиаде. Но основу для февральской олимпийской победы мы заложили в Японии в ноябре. Им тогда стало очевидно, что они значительно слабее, чем мы. Сработала наша мобилизация. По большому счету, мы далеко не были так хорошо готовы, как демонстрировали это на прокатах. Но они видели одно: идет ноябрь, остается три месяца до Олимпиады, значит, они уже нас не догоняют. Не догоняют только технически, морально они никогда сравняться с нами не могли.

Только тогда, в Японии, я себе сказала: да, теперь я могу, я знаю, я в состоянии соревноваться. Там же я увидела и других своих соперников — Черкасову с Шахраем. Марина сильно вытянулась, и пара потеряла свою детскую привлекательность, а заодно и набор сложных технических элементов, чем прежде выгодно отличались. А значит, ни Черкасова с Шахраем, ни американцы Бабилония с Гарднером, ни Пестова с Леоновичем не были готовы с нами бороться за первое место. Путь был расчищен. Мне только нужно было немного здоровья и благоприятный моральный климат.

Очень странная история произошла с тем, что нам не показали изменений в правилах. Я так и не разобралась, что же тогда произошло. Татьяна нам говорила, что в этом виноват Писеев. Писеев утверждал, что это Татьяна Анатольевна его останавливала: мол, Роднина и так выиграет, не надо трогать Роднину, программа уже сделана. Что тоже похоже на правду. Честно говоря, не хочу в эти дебри влезать. Но опять же — возникший в последнюю минуту вопрос пришлось решать мне. Мы на чемпионате Европы и узнали, что у нас произвольная программа сделана не по правилам. Причем услышали такое, на секундочку, от судьи из Германии, причем не из ГДР, а из ФРГ. Мы тогда прямо из Шереметьева буквально с чемоданами заявились в приемную к Павлову. Я, совершенно не стесняясь, требовала: разберитесь, как такое могло произойти, с чем мы идем на Олимпиаду?

И мы стали менять произвольную программу, плюс проблемы с поддержкой в короткой программе. Мы понимали, что на Европе нас не тронули, но к Олимпиаде они уже договорились, что могут нас наказывать.

В Лейк-Плэсиде мы немножко подправили спорные моменты, перекроить программу до конца уже было невозможно. Считалось, что у нас много запрещенных элементов. Поэтому на тренировках мы их не открывали. Показали только на соревнованиях.

За нами на тренировках, как правило, гонялось по нескольку камер. Китайцы нас снимали непрерывно. У них одна камера снимала ноги Зайцева, другая — мои ноги. Третья камера снимала нас полностью. Гонялись за нами и фотокорреспонденты, чтобы зафиксировать запрещенные элементы. Мы выходили на тренировку под треск затворов фотоаппаратов, которые делали по нескольку кадров в секунду.

Мы с Зайцевым в последние дни перед стартом могли выдержать только одну тренировку в день. Сорок минут. Но все, что творилось вокруг нас, — моральное изнасилование. Постоянно нагнеталась обстановка. Тренер Бабилонии и Гарднера Джон Никсон выступал и требовал, чтобы нас наказали. Писали, что Советский Союз использует запрещенные приемы в политике, захватив Афганистан, а Роднина с Зайцевым используют запрещенные элементы в программах, чтобы отобрать золото у бедных Бабилонии и Гарднера. Вот под таким давлением мы жили в Лейк-Плэсиде. Поэтому и выходить на лед сил хватало только на один раз. Наши тренировки без конца показывали по телевидению, и все время в них пытались найти запрещенные элементы.

Меня много лет постоянно спрашивали и спрашивают до сих пор, почему я плакала, когда стояла на пьедестале. А я никак не могу объяснить, что я плакала оттого, что наконец все закончилось. Никто не знает, скольких сил — не физических, моральных — мне стоило то «золото».

И, конечно, в нашей травме, случившейся перед чемпионатом мира, сказалось то олимпийское напряжение. Когда мы стали все менять, подозревая, что на мировом первенстве на нас отыграются за Лейк-Плэсид. На одной из тренировок в последний день февраля мы упали с поддержки. У меня оказались порваны связки, и прямо в костюме меня привезли в ЦИТО к Зое Сергеевне Мироновой, только коньки сняли. Она сама мне тренировочное платье разрезала. В майонезную банку налили новокаин, и она стала всю меня закалывать, чтобы, по крайней мере, пригасить боль. Я спросила у Зои Сергеевны: «Я могу соревноваться»? Она мне тогда сказала: «Ира, соревноваться ты сможешь, учитывая твой характер, но что будет после соревнований?.. После соревнований ты попадешь сразу к нам на операционный стол».

Я видела бесконечные страдания Татьяны с порванным плечом. Миронова еще добавила: «У меня для тебя никаких гарантий нет». Тогда я для себя решила: зачем мне плохо кататься, да еще и превозмогая боль, когда я уже все, что только можно, выиграла? Ну, будет у меня одиннадцатый чемпионат мира, который ничего, по большому счету, не изменит в моей жизни.

Но мы все же прилетели на чемпионат мира. Правда, отправились на него позже всех, вместе с нами летела только пара Вероника Першина и Марат Акбаров. Мы уже знали, что их заявят вместо нас. А на чемпионате ажиотаж. Нас встречает в аэропорту немецкий журналист. Мы много лет с ним общались, можно сказать, почти дружили. Он меня спрашивает: «Вы будете выступать?» Я говорю: «Нет, не будем, видишь, даже другую пару привезли». Он мне ничего не сказал, куда-то побежал. Потом мы его увидели уже в гостинице. «Извини, — говорит он, — я побежал звонить Бабилонии и Гарднеру, потому что они тоже решили не выступать, я их сейчас уговаривал приехать. А она мне в ответ: мы не можем, партнер в госпитале». Так оказалось, что на чемпионате нет ни Бабилонии, ни нас.

Предпринимались совершенно беспрецедентные попытки сбросить с первого места Черкасову и Шахрая и вытащить на него гэдээровскую пару. К счастью, это не удалось. Организаторы чемпионата попросили нас выступить в показательных выступлениях. В ИСУ нам предложили принять участие в традиционном туре. Мы согласились выступать и там, и там. Но когда мне сказали, что нас ставят в начале первого отделения, я категорически заявила: такого не будет. «Но вы не участники чемпионата, вы не победители». Я ответила: «Вы же нас просили выступить как олимпийских чемпионов, а не как участников чемпионата? Я выходить первой не буду никогда». Возникло напряжение. В конце концов немцы объявили, что организаторы не смогли договориться с Родниной и Зайцевым, чтобы они вышли в показательных выступлениях. Я давно заметила, что в то время западные немцы, если вдруг возникали трудности, нас поддерживали. Но когда ситуация развивалась нормально, они всегда умели ложку дегтя в нее влить.