В середине мая, за месяц до побега в Варенн, королева и мадам Кампан выложили ее личные драгоценности, бриллианты, переложенные ватой, на диван в кабинете. Они были готовы к упаковке в шкатулки из красной марокканской кожи, помеченные вензелем и гербом Франции. Это заняло целый вечер, а потом королева пошла играть в карты, оставив свой кабинет запертым, а драгоценности выложенными. («Регент» и бриллианты короны были уже переданы Ассамблее.) Дама, заведующая гардеробом, шпионка, имевшая дубликат ключа, вошла и увидела эти приготовления. Шпионка написала донесение Лафайету и прочим, поведав о своих подозрениях, что королева собирается бежать.

Месяц спустя побег состоялся. Говорят, Мария-Антуанетта заблудилась, оставив Тюильри, и бродила по улицам Парижа, переодевшись горничной, целый час. Наконец они выехали в большой модной карете, с несессером и чайным сервизом, с сестрой короля и графом Ферсаном, бывшим любовником, который некоторое время правил лошадьми. Король, переодетый камердинером, высунул в окно свою немыслимую голову. К несчастью, поскольку его профиль был отпечатан на бумажных ассигнациях, его узнали. К тому же мало кто походил на этого человека. Все пошло не так. Они не смогли связаться с гусарами и войсками, они не могли получить свежих лошадей, за ними гнались, их задержали в каком-то городишке и провели в какой-то домик.

— Какая наглость! Какая жестокость! Подданные имеют безрассудство отдавать приказания своему королю и дочери цезарей! — сказала королева своим поимщикам.

В ту ночь волосы Марии-Антуанетты поседели и иссохли под ее цыганской шляпой.

Она послала принцессе де Ламбаль кольцо с этими новыми волосами, на кольце было выгравировано «Побелели от горя». Принцесса вложила кольцо мне в руку, когда мы оба жили эмигрантами в Кобленце, и слеза скатилась по ее набеленному лицу. От кольца меня бросило в дрожь.

Королева отдала коробку с личными бриллиантами Леонару, своему парикмахеру, который выехал в Брюссель в ту же ночь, когда они не смогли уехать. Поэтому, оказавшись за решеткой, король и королева Франции были вынуждены одалживать деньги.

В день после неудавшегося побега в Варенн Ассамблея собралась и проголосовала за то, чтобы сделать опись драгоценностей в Гард Мебль. Потом опись называли «Вклад короны», или «Цивильный лист». Тьерри де ла Виль д’Авре, который к тому времени демократизировал свое имя до Марка-Антония Тьерри, наблюдал за инвентаризацией. «Великий Санси», «Гортензия», «Бриллиант о пяти сторонах», огромные священные ордена лежали на подушках из бледного шелка в отделениях длинного красного кожаного сундука с драгоценностями.

Когда Тьерри дошел до «Регента», сверкавшего одиноко и ни с чем несравнимо, он, глядя на этот бриллиант, подумал: «Что-то с ним станется?»

* * *

Уильям Питт Младший, второй сын лорда Четэма, был тогда премьер-министром Англии. Уже почти десять лет он был хозяином этой страны, в то время как Наполеон в чине капитана, изгнанный с Корсики, только что прибыл во Францию. Питт стал канцлером министерства финансов в двадцать три года и первым министром — всего в двадцать четыре.

Мария-Антуанетта отчаянно пыталась связаться с Питтом, чтобы узнать его мнение о революции, выяснить, может ли он их спасти. Она помнила молодого Питта, бывшего при ее дворе, помнила, как подшучивала над ним по поводу бакалейщика, который введет его в общество. В то же время она боялась Питта и говорила мадам Кампан:

— Я никогда не произносила имени Питта, но я чувствую смерть у моего плеча.

Затем она почувствовала, что Питт — враг Франции, что он хочет отомстить за поддержку, которую Франция оказала американцам в 1781 году. Она даже полагала, что Питт способствовал революции во Франции. И все же она хотела знать его мнение.

Королева просила принцессу де Ламбаль попытаться добраться до Питта через герцогиню Гордон, которая обладала большим политическим влиянием. Принцессе не удалось это сделать. Королева после Варенна наполовину приглашала, наполовину предостерегала принцессу от возвращения к ней, она писала: «Многие вокруг нас утверждают, что видят будущее так же ясно, как солнце в полдень. Но, признаюсь, мой взгляд по-прежнему затуманен… Если мы не увидим вас, пришлите мне результаты вашей беседы у края пропасти». «Край пропасти» был ее код для Уильяма Питта. Мария-Антуанетта любила коды и шифры и писала иностранным властям шифром, основанным на определенном издании романа Бернадина де Сен-Пьера «Поль и Виргиния» (любовный роман, который нравится императору и который я читаю ему по ночам перед сном).

Роковой бриллиант, изъятый у короля Франции и запертый в Комитете общественной безопасности, связывал Питта с королевой Франции. Что это был за путь! Людовик Шестнадцатый, потомок того, кто отказался купить бриллиант Питта, теперь надеялся, что правнук Питта поможет ему сохранить трон, а Мария-Антуанетта, потомок Мадам, чей сын купил «Регент», молила могущественного Питта о помощи. В то время я еще не принимал участия в войне. Я посещал с принцессой де Ламбаль эмигрантские салоны и балы-маскарады в Экс-ля-Шапель. Королева писала принцессе, что она и король находятся в когтях «племени тигров». Она велела не возвращаться к ней, но принцесса понимала, что это значит, и вернулась к своей подруге в середине ноября.

В тот день к вечеру император помог мне найти толстый пакет документов, связанных с известной кражей драгоценностей короны в 1792 году. Когда я нагнулся над его сундуками, зрение мое затуманилось, и я почувствовал, как темная пелена упала мне на глаза. Я откинулся назад и протер глаза, а император позвал Эммануэля, который заставил меня лечь в постель. Потом сам император подал мне свой носовой платок, смоченный холодной водой.

Теперь из-за моих глаз у нас появилась новая метода в работе. С четырех часов, когда наступает моя очередь читать или писать с императором, Эммануэль записывает, пользуясь моими «иероглифами», то, что тот диктует, а я сижу в уголке и внимательно слушаю. Если Эммануэль не сможет разобрать написанное, я смогу повторить ему почти слово в слово то, что сказал император.

Позже я просмотрел документы некоего месье Баста, а также те, что были запечатаны красными печатями Коммуны, и подборку «Монитора», пачку ужасающих размеров. Имея эти материалы, надеюсь, я смогу рассказать о том, как был украден «Регент». Я мало знаю о парижских событиях того времени и должен полагаться на императора и других людей, бывших при этом. Разумеется, я ни в чем не могу быть уверен, потому что сам был далеко. Равно как немногое могу выяснить здесь, расспрашивая генералов, ибо некоторые тогда были слишком молоды, другие воевали, и никто не хочет вспоминать те дни, да и все прочие, кроме тех, когда они были вместе с императором. И вдобавок они не станут рассказывать просто назло мне.

Тогда, в сентябре 1792 года, меня считали врагом — частью той силы, которая надвигалась, угрожая Парижу. На самом же деле мы — армия аристократов-эмигрантов — скорее всего, были невольниками пруссаков, окружавших нас. Пруссаки проезжали мимо, смеялись, в то время как мы в клочьях формы с обвисшими золотыми эполетами тащили наши пушки по грязи. После того как революционная армия разгромила нас при Вальми, герцог Брауншвейгский, который предводительствовал нами, имел разговор с генералом Дюмурье, и нам вдруг было приказано развернуться и отступить. Никто тогда не понимал, да и теперь не понимает почему.