За недели, что прошли после выпуска «Дворняги», я написала много песен. Девушки и парни, которых я оставляла каждое утро, возвращались ко мне в моих стихах. Песня «Как очистить луковицу» была очевидной до смешного – о раздевании, но ее двойное послание дубиноголовые цензоры Жеже считать не сумели. Были жизнерадостные песенки о красавчиках-барменах. Были песни для вечеринок во время карнавала, в них герои занимались любовью в карнавальных костюмах, уединившись где-нибудь в темном переулке. Были душещипательные песни о коротких летних романах, были гневные баллады, написанные от лица покинутых. Конечно, музыку писал Винисиус, но он в те дни был способен лишь на песни о безнадежной любви.

В мелодиях Винисиуса звучало вожделение. Музыка начиналась, как обычно, с чистых звонких нот, но потом постепенно выбивалась из колеи, двигалась как в летаргии и звучала глубже, звуки не имели дна, сквозь них можно было падать в бесконечность. Я не спрашивала о причинах. Не хотела знать. Что бы ни прорастало внутри нас, что бы ни поднималось на поверхность – за работой мы с Винисиусом не анализировали своих чувств, не разлагали их на части. Мы просто следовали за музыкой, даже если она пугала нас. Сочиняя, мы с Винисиусом бывали смелее, чем в реальной жизни, – отчасти потому, что со всеми трудностями, что поджидали нас в музыке, мы сталкивались вместе.

На студии «Виктор» так хотели наших песен, что пускали нас записываться в любое время. Каждый вечер, когда София Салвадор и «Голубая Луна» отыгрывали концерты, мы отправлялись к Сиате – ни поздний час, ни усталость не могли заставить нас пропустить роду. Мы шлифовали какую-нибудь трехминутную самбу, и кто-нибудь из нас, обычно Граса, улыбался и говорил:

– Отлично. Давайте ее запишем.

Винисиус кривился.

– Да ну же, Прфссор! – поддразнивал его Кухня, глотая звуки. – Дор, пзвони прдюсеру! Идем зписываться!

Так просто нам в те дни было достигнуть согласия.

В студии нас встречал продюсер с сонными глазами. Мы были пьяны, валяли дурака, но как только часы начинали отсчитывать время и продюсер включал микрофоны, мы без остатка вливались в музыку.

Я вспоминаю те ночные часы: вот мы, пошатываясь, идем на студию через всю Лапу, бок о бок, посмеиваясь и спотыкаясь друг о друга; я сейчас так люблю Грасу и мальчиков, что трудно дышать. Да, я не была нимфеткой. Я не была Лореной Лапой. Я не была певицей с пластинки. Я не была частью действа и никогда не стала бы. Но чудо нашего взлета – моего взлета – никуда не делось. Мы добились успеха. Мои песни были у людей на устах. А мы – Граса, Винисиус, «лунные» мальчики и я – были вместе, создавая музыку ради самой музыки и время от времени ощущая себя великими и знаменитыми самбистас.

Конечно, мы не знали, что такое настоящий успех. Мы подписывали договоры не читая и отдавали наши песни «Виктору» за гроши, а взамен попадали на радио, что обеспечивало нас концертами. Мы зарабатывали достаточно, чтобы платить за комнату и удовлетворять аппетиты Мадам Люцифер, да еще оставалось, чтобы отдавать Винисиусу и ребятам их долю. Мы все еще сидели на рисе и бобах, а мальчики не могли бросить свою дневную работу, но нас это не огорчало. Мы наивно думали, что мечта сбылась.

Не только мы жили этой мечтой. После успеха «Дворняги» на студии грамзаписи пошли десятки других групп по образу и подобию нашей, с женским вокалом, бывшим тогда в новинку. У «РКА» были Жеси и «Барабаны». У «Одеона» – Нина и «Светлячки». У «Парфалона» – Валдетта и «Песни Бразилии». А у «Виктора», параллельно с нами, записывались Араси и «Стиляги». Они и видом походили на нас: музыканты в костюмах, певицы в школьных белых блузках и широких юбках. Но их самба не имела ничего общего с нашей, язвительной, страдающей, трагической и веселой одновременно, – скучная, неопасная и абсолютно фальшивая песня Араси Араужо «Мяу-мяу» бесстыдным образом была списана с «Дворняги», но кого это интересовало? Вскоре «Мяу-мяу» уже крутили на радио, а Араси соперничала с нами за концерты.

Наши песни выпали из постоянной ротации на радио прежде, чем мы поняли, что произошло. Кабаре зазывали к себе популярных исполнителей, и мы начали выступать все реже. Когда мы в предрассветные часы приходили к «Виктору», у нас часто портилось настроение: мы обнаруживали, что три другие группы, явившиеся записывать очередной хит, уже топчутся у входа. Нас это обескураживало: мы только-только вкусили сладость успеха, и вот чудесный напиток разбавлен и стал водянистым. Так как концертов стало меньше, мы с Грасой снова отказывали себе во всем – надо было платить за комнату и отдавать долг Мадам Люцифер. Потом мы задержали плату Мадам на две недели, и вот в наш пансион явился его посланец. Я похолодела, ожидая приказа следовать в контору. Однако парнишка прибыл по другому поводу.

– Ждите Мадам на углу его дома, – объявил он. – И оденьтесь пофасонистее. Мадам сказал – никаких штанов, хорошенькая пусть не сильно красится. И приведите парня – того, главного. Пусть наденет приличный костюм.

– Куда мы пойдем? – спросила я.

Парнишка пожал плечами:

– Он сказал – вы его гости.

Полночь уже миновала. В свете газовых уличных фонарей шелковистый костюм Мадам блестел словно мокрый. Мы – Граса, Винисиус и я – давно уже прошли Бека-дос-Кармелита и плутали в каком-то незнакомом районе.

Мадам насвистывал, и от этого я меньше нервничала – может быть, это просто экскурсия, а не наказание за просроченную мзду. В конце концов, с нами был Винисиус, а он не должен Мадам ни сентаво. Так я успокаивала себя, пока мы шли по незнакомым улицам; наконец Люцифер остановился перед ржавой железной дверью.

– Ну, пришли, – сказал он и постучал.

Заслонка глазка приоткрылась. Скрежет щеколды, скрип дверных петель. Перед нами стоял мускулистый юнец в смокинге, не старше нас с Грасой. Ресницы у него были такими длинными, что почти касались бровей. Юноша объявил:

– Как раз вовремя.

Мы прошли через пустую контору заброшенного завода. Юноша провел нас по темным коридорам, и вот показался свет, послышались голоса. Тесный коридор выходил в необъятный склад, где было накурено, стояли столы и стулья. Мужчины в смокингах и женщины в расшитых стеклярусом вечерних платьях – люди, которым самое место в «Копакабана-Палас», – теснились за столиками и толпились в баре. Присмотревшись получше, я обнаружила, что у некоторых дам есть кадык. А у некоторых господ в смокингах слишком пухлые губы и тонкие черты. Официантки (или то были официанты?) в кокетливых полицейских формах сновали от столика к столику, на подносах позванивали бокалы. Музыканты на сцене играли самбу.

Мы сели, и Винисиус спросил:

– Зачем мы сюда пришли?

– Нас будут развлекать, – ответил Мадам и заказал бутылку тростникового рома.

Музыканты заиграли быстрее. К толпе присоединились еще несколько парочек. Граса залпом выпила ром и встала.

– Потанцуй со мной, дурачок, – сказала она и потащила Винисиуса со стула.

Граса одолжила наряд для сегодняшней ночи у Анаис, и длинное шелковое платье, присобранное на талии, сидело на ней как влитое. Граса и Винисиус присоединились к танцующим. Винисиус двигался неуклюже, смотрел себе на ноги и то и дело натыкался на другие пары. Он вздохнул и пошел было прочь, но Граса схватила его за руку. Оба на какое-то время почти замерли – они единственные не двигались. Граса что-то пошептала на ухо Винисиусу, и он недоверчиво уставился на нее. Потом на его лице медленно расцвела улыбка, и оно чуть ли не засветилось. Я никогда не видела его таким счастливым, даже когда мы писали наши лучшие самбы.