– Ползи вдоль берега, там уклон.

Парень кивнул. Он знал это. Знал и другое – пулемет достанет его и у кромки воды. Он сумел проползти метров пятьдесят, пока мы с лейтенантом стреляли по окопу, тщетно пытаясь выделить торчавшую каску пулеметчика и отвлечь его внимание. Сержанта ударило по ногам, он скорчился клубком, вокруг плясали фонтанчики мха и бурой болотной земли, шевелили уже мертвое тело.

Но, кажется, в этот момент лейтенант Иван Герасимов сумел оглушить немца одиночным выстрелом. Пулемет замолчал, и мы с Герасимовым бросились вперед, непрерывно стреляя. У меня закончились в автомате патроны. Я отшвырнул его и выдернул из кобуры свой старый потертый ТТ, прошедший со мной болота, долгую лежку с застуженными легкими в лесном домике. Он был моей последней надеждой, когда мы остались одни с капитаном-разведчиком и медсестрой посреди ничейного леса, и вот сейчас должен был выручить меня. Мы взлетели на бруствер. Пулеметчик возился на дне окопа, зажимая окровавленную голову. Второй номер пристраивал на раненой руке автомат. Мы застрелили обоих в упор.

Обычно спокойный, Дунаев суетился. Возможно, сказывалось ранение. У него было пробито предплечье и ладонь. Наскоро перевязав, мы убедились, что старший лейтенант и сержант мертвы. Их тела по приказу майора мы бросили в болото. Наскоро обшарили карманы трех убитых рядовых вермахта и старшего унтер-офицера. Забрали документы, два автомата, пистолет. Затвор пулемета ловко выдернул лейтенант Герасимов и швырнул далеко в воду.

Мы очень торопились и едва не забыли драгоценную сумку майора с картами и моей «лимонкой». Немного поспорив, решили возвращаться тем же путем, хотя он вел на запад. Доверились лейтенанту, которого в спешке забыли перевязать. Перемотали рану на ходу. К своим вернулись под утро. Я подробно описываю этот эпизод, потому что наше начальство подняло шум. Как же, пропала оперативная группа штаба дивизии! Дунаев, предчувствуя будущее разбирательство, приказал нам говорить все, как было. За исключением двух «мелочей». Мы вовсе не заблудились, а вышли, проводя подробную рекогносцировку, на передовой немецкий пост, выставленный совсем недавно. И сидение на гриве длилось не пять часов, а всего полтора. Сколько надо, чтобы подготовиться и уничтожить пост.

Майор Дунаев за успешную рекогносцировку, решительное уничтожение поста противника и свое героическое ранение получил орден Отечественной войны 1-й степени, вторая у него уже имелась. Погибшего невезучего топографа обошли. В полку он пробыл недолго, и его толком не знали. Погибший сержант получил посмертно медаль «За отвагу». Лейтенант Герасимов, спасший всю группу, также получил «Отвагу» и был утвержден старшим адъютантом батальона. Меня награждать не стали, рассудив, что орден и две медали – вполне достаточно за четырех убитых фрицев. Мне объявили благодарность от имени командира дивизии, кусочек плотной бумаги с лозунгом вверху «Смерть немецким оккупантам», подписями и печатью. Благодарность я бережно спрятал в свою полевую сумку.

Майора Дунаева после выписки из госпиталя куда-то перевели с повышением. Я служил с ним недолго. Это был опытный и далеко не трусливый офицер. Почему я не говорю «смелый»? Не знаю. После всего у меня остался какой-то неприятный осадок, который быстро рассеяла продолжавшаяся война. Чего не случается на фронте?

Летом сорок четвертого года корпус брал город Нарву, сильно укрепленный узел сопротивления немецких войск. Наши части были оснащены тяжелыми орудиями, минометами, танками и самоходными орудиями. С воздуха нас активно поддерживала авиация. В тот период командование уже отходило от тактики лобовых ударов, которые приносили большие потери. Приходили шифровки с прямым указанием: «Людей беречь!» Мощные укрепления Нарвы были разбиты авиацией и огнем тяжелых орудий. Конечно, были потери, но сравнительно меньше, чем в других операциях.

Здесь я снова видел смелость и трусость. Смелыми я не мог не гордиться. А трусость? Слишком многозначное слово для войны. Хоть и призывали беречь людей, но приказы взять тот или иной пункт никто не отменял.

Пехотная рота, преодолев три четверти расстояния, уже выходила на рубежи, но из каменных блиндажей и подвалов (доты были разбиты) ударили пулеметы и десятки автоматов. Минометы, поставленные почти вертикально, обрушили такое количество мин, что все утонуло в одной клубящейся туче огненных всплесков, дыма и падающих с неба осколков металла, камня, кусков оружия и человеческих тел. И все это полосовали сверкающие трассы длинных очередей. В дыму мелькнул капитан, размахивающий пистолетом. И тут же исчез, превращенный в ничто мощным взрывом. Убегал боец, неся перед собой перебитую в нескольких местах руку Пилотка была натянута глубоко на уши, а отбеленная солнцем гимнастерка – густо испятнана кровью.

Бежали назад и другие бойцы. Молодняк и опытные фронтовики. Они знали, что на полосе, которую вспахивают заградительным огнем тяжелые мины, спасенья нет. Большинство оружие не бросили. Капитан, мой начальник, не хотел лишаться шифровальщика, но штабные, повыше рангом, отступили, а остальных кинули в бой. Пускать меня в атакующие ряды капитан также не решился. И в сорок четвертом достаточно наших бойцов и командиров попадали в плен. Если возьмут меня с моим знанием шифров и кодов, капитан, самое малое, отделается штрафбатом.

– Иди к минометчикам, – принял, наконец, он решение.

В минометах я не разбирался. Знал лишь, что там уже повыбило офицеров и мой командирский опыт пригодится. Когда, подхватив автомат, я, пригнувшись, побежал в сторону минометной роты, капитан вдруг крикнул:

– Иди в тыл… если хочешь.

Последние слова меня подхлестнули. Уйти в этой ситуации в тыл означало навсегда прослыть трусом. И я пошел к минометчикам.

Рота 82-миллиметровых минометов состояла из двух огневых взводов, по пять «самоваров» в каждом. Я ввалился в окопы первого взвода. Из пяти минометов стреляли два. Еще два были разбиты. А возле третьего копошился взводный, крепкий жизнерадостный карел Осипов, и еще один боец. Эстонский корпус был крепко разбавлен жителями прибалтийских районов, в том числе карелами. Кстати, воевали они очень неплохо. Осипов мне обрадовался и сообщил, что в миномете застряли две мины. Я невольно отшатнулся. Если они рванут, мало кто в окопе уцелеет.

Но Осипов свое дело знал. Наклонив трубу, поймал в широченную ладонь одну, затем вторую мину. Такое порой встречается в горячке боя. Когда произведен выстрел, наводчик должен обязательно выкрикнуть слово «Выстрел!». Только тогда заряжающий опускает следующую мину. Но если кто-то прозевает и мина опускается в ствол, когда оттуда не вылетела предыдущая, то в пяти случаях из шести происходит взрыв сразу обеих мин. Две мины – это семь килограммов взрывчатки и железа. Хватит, чтобы, рванув в узкой минометной трубе, уничтожить весь расчет.

– Продолжай! – скомандовал Осип и закурил, наблюдая, как сержант бережно опускает мину в ствол. – Выстрел! Ты мне в помощь, Анатолий?

– Вроде того.

– Это хорошо. У меня всего два сержанта остались.

– Убитых много?

– Вон в отсечном ровике трое лежат. Еще троих ночью похоронили и в санбат человек семь отправили. Почти все тяжелые. Вчера снарядами долбили, а сегодня пулеметы донимают.