Когда она была полностью готова и рабыня надела ей на ноги сандалии, она вышла и направилась к Тутмосу, который ждал ее на носу лодки, приближавшейся к причалу. Он тоже был облачен в парадные одежды из золота, голубой и белой кожи. Его лицо было тщательно накрашено, он рассеянно поздоровался с ней, не сводя глаз с торжественной группы жрецов и сановников, которые выстроились у причальных ступеней. За их спинами начиналась широкая дорога, которая вела к окружавшей город сияющей белой стене и распахнутым настежь бронзовым воротам. За ними Хатшепсут увидела дома, обелиски и сады какого-то храма.

– Перед тобой прославленная Белая стена Менеса, – сказал ей Тутмос, – а далеко за ней – пилоны дома, принадлежащего супруге бога Птаха. Сегодня мы отобедаем с верховным жрецом Мемфиса, но сначала придется пойти в храм и выразить почтение. То-то бы Тутмос порадовался, если бы увидел!

«И действительно, порадовался бы не меньше меня», – подумала Хатшепсут, ибо она и ее брат, несмотря на разделявшую их неприязнь, оба поклонялись Сехмет, мемфисской богине-львице.

Они прибыли. С корабля спустили сходни, со стен зазвучали рога. Хатшепсут и фараон медленно сошли с корабля навстречу жрецам, которые не отрывали взглядов от их лиц. Сначала главный глашатай Тутмоса объявил все его титулы, и только затем верховный жрец на коленях приблизился к ним и облобызал их ноги.

– Встань, счастливец, – сказал Тутмос.

Верховный жрец поднялся, снова поклонился и торжественно приветствовал их.

Хатшепсут увидела, что это совсем молодой человек, полный, с крючковатым носом и живыми глазами.

Тутмос отвечал ему:

– Сегодня счастливый день! Весь Египет радуется, видя, как Цветок Египта едет по его земле, возжелав увидеть его красоты. Счастлив Мемфис, любимый город Птаха!

Когда фараон кончил, они вслед за верховным жрецом вошли в ворота, где их встретили жители, которые громко кричали, размахивали руками, падали на колени. Казалось, весь город праздновал их приезд. Впереди них бежали дети, рассыпая по дороге цветы лотоса; а когда Хатшепсут наклонилась и подняла один цветок, а потом поднесла его к лицу, вдыхая аромат, толпа восторженно взревела. Для жителей города это был особенный день. Бог и его дочь на два дня останутся с ними, и все это время школы и лавки будут закрыты, а жители будут толкаться по улицам в надежде хотя бы одним глазком увидеть высокую, стройную царевну, о чьей красоте и высокомерии уже были наслышаны повсюду в Египте, и человека, который стал живой легендой для своего народа.

В одном из храмовых строений открыли и приготовили царские покои, а в пиршественном зале солнце заливало своим светом столы, цветы, ковры, подушки и чаши для вина. Рабы нетерпеливо дожидались, когда же настанет пора прислуживать пирующим, в чашах для омовения рук остывала горячая вода. Чтобы разогнать оставшуюся с ночи прохладу, зажгли жаровню, и Хатшепсут радостно опустилась на подушку рядом с ней, протянув к теплу ладони. Покидая корабль, она отказалась надеть плащ – ей хотелось, чтобы люди как следует разглядели ее, – поэтому теперь ей было холодно. Встречающие снова начали произносить речи и падать ниц, потом прозвенел колокольчик, и завтрак начался. Хатшепсут восхитилась, увидев на столе все свои любимые блюда: огурец, фаршированный рыбой, вареную гусятину в соусе, салат из мелко нарезанных побегов всевозможных растений. Она похвалила верховного жреца за умение.

– Как твое имя? – спросила она.

– Птахмес, ваше высочество. Мой отец – наместник фараона и в честь него был назван Тутмосом.

– Должно быть, ты хорошо служил супруге Птаха, иначе тебя не избрали бы верховным жрецом.

Круглое лицо покрылось румянцем, и Птахмес поклонился.

– Я старался поступать так, как угодно богу, и он вознаградил меня.

С нескрываемым любопытством он разглядывал лицо, которое в таких подробностях описывали ему друзья, бывавшие в Фивах. Он видел перед собой полные алые губы, раздвинутые в широкой улыбке, глаза чернее и роскошнее южной ночи, которые глядели прямо ему в глаза, и думал, что ни одно из описаний не отдавало ей должного. Ее красоту можно было по-настоящему оценить только в движении: в том, как изящно она поднимала руку, как грациозно склоняла длинную шею. А когда она заговорила, голос у нее оказался такой низкий, что невольно хотелось слушать его журчание, а не слова.

– Я давно поклоняюсь Сехмет, – сказала ему она, – и сегодня утром, когда я впервые стояла перед ней, я была счастлива, как никогда в жизни. Пусть Амон воистину могуч, зато Сехмет, как и Хатор, понимает сердце женщины.

Она склонилась к нему, чтобы поделиться этим признанием, и Птахмес был покорен. Ибо, сказать по правде, из Фив до него доходили слухи о ее капризном нраве, тщеславии, внезапных вспышках гнева, и он всю ночь провел без сна, мучительно боясь опозорить себя и своего отца в глазах царевны и фараона.

– Сехмет воистину могущественная богиня! – подтвердил он с жаром.

Она улыбнулась и вернулась к еде. Скоро она опять заговорила с ним.

– Ты и я должны пойти завтра в храм и вместе принести жертвы богине, чтобы я могла рассказать об этом моему брату, Тутмосу, – сказала она. – Он ни за что не простит меня, если узнает, что я вернулась в Фивы, только раз постояв рядом с верховным жрецом в ее святилище. Полагаю, что на рассвете мы с отцом посетим священного быка, но после завтрака я призову тебя.

– Это большая честь для меня, о благородная, – ответил он. – У фараона есть дело к моему отцу, так что он будет занят, но, если вы захотите, я покажу вам Мемфис.

Он тут же испугался, что допустил слишком большую дерзость, но она осушила свой кубок, обмакнула пальцы в чашу с водой и серьезно кивнула:

– Я буду в восторге, Птахмес. А завтра вечером ты и твой отец должны отобедать с нами на царской барке. Мы путешествуем почти без развлечений, но у меня есть моя лютня, и, может быть, ты знаешь кого-нибудь из местных музыкантов, которые могли бы поиграть для нас. Я люблю музыку.

– Конечно, я все устрою, ваше высочество. Мы так долго ждали, когда сможем хоть одним глазком взглянуть на вас. В последний раз я видел вашего отца, когда был еще ребенком, и с тех пор много слышал о Цветке Египта.

Она взглянула на него из-под сумеречных век.

– Ты льстишь мне, благородный Птахмес? – многозначительно спросила она.

Он снова вспыхнул.

– Ваше высочество не нуждается в лести такого, как я, – ответил он, но продолжить не успел, потому что фараон поднялся с места, сделал дочери знак и они вместе покинули зал.

Остаток дня был посвящен официальным церемониям. Хатшепсут и Тутмос посетили дворец наместника, где отец Птахмеса, Тутмос, его застенчивая супруга и сестра Птахмеса потчевали их обедом в саду. В полдень они вернулись на корабль поспать. Хатшепсут, измотанная дневными речами, шествиями и бессонницей прошлой ночи, тут же задремала, несмотря на то что вместо подушки, в которую ей так хотелось зарыться, ей пришлось ради сохранности парика подложить под шею валик из черного дерева. Позже, когда солнце повернуло к закату и жара пошла на убыль, Тутмос, взяв в руки крюк и плеть, отправился в зал правосудия, где разбирал спорные дела, а Хатшепсут устроилась на табурете у его ног и слушала с интересом. Когда они вышли из зала и пошли на барку обедать, уже стемнело, корабельные огни освещали берег и отражались в воде. На борту их встретил Птахмес, который держался увереннее, чем раньше. Его отец и остальные члены семейства тоже пришли, и весь вечер, пока гостей обносили вином и яствами, а музыканты наместника играли и пели, Хатшепсут развлекала их шутками и угощала рассказами о жизни двора. Когда взошла луна, обитатели Мемфиса стеклись на берег, где расселись под финиковыми пальмами, и стали смотреть, как пируют с благословенными бог и его дочь, и слушать сладкие, звенящие аккорды, которые неслись над водой, словно предвестники блаженства, ждущего их в загробном мире. Потом зрители устали и разошлись по домам, пресыщенные созерцанием роскоши и веселья, а компания все сидела, и шутки не смолкали. Наконец Тутмос распорядился проводить гостей домой, слуги принесли фонари. Гости неспешно пошли, осоловев от еды и царского общества.