– Тук-тук, – сказал я, на всякий случай погромче, и прошёл в кухню.

Тревожная музыка не зазвучала. Но на меня уставились сразу четыре стеклянных глаза. Трупов, по счастью, не обнаружилось, за античным мраморным столом восседали Геркан с Ленеем, и оба были пьяны до хрустального состояния. Сатир накинул на плечи овчинный тулупчик, рога прикрывала съехавшая на бок шапка-ушанка. Лицо его опухло, блестящие глазки покраснели, как у кролика. Но даже при этом сатир выглядел трезвее собутыльника. Георгий Денисович был, что называется, в хлам.

– А-а-а, возница, – протянул он, – садись, выпей.

– Я за рулём, – отозвался я и сел к столу.

– Ну и пёс с тобой. Чтоб тебе Фобос с Гекатой всю ночь снились.

Геркан подхватил свой бездонный бокал и осушил одним глотком.

– Она ушла…

– Прекрасная эпоха? – уточнил я, припоминая запойные угоны Геркана.

Полубог собрался было что-то ответить, но не смог и только отмахнулся.

– Не-е-е, – проблеял Леней. – Нилия ушла. Маленький Ге-е-еркан сказал, что она виновата во всех ваших бе-е-е-едах и вместо того, чтобы тратить время на своего нарта, могла бы заниматься общим де-е-е-е-елом. Это всем пошло бы на пользу. А она сказала, что маленький Ге-е-еркан сам виноват, потому что нечего играть в игры с древними, с ними надо договариваться, как она. А он сказал, чтоб она заткнулась и вообще, прежде чем ме-е-е-еряться с ним членами, ей бы не помешало сперва член отрастить. А она сказала, чтоб он шёл…

Леней неожиданно смутился и потупил взгляд:

– В общем, она его послала. И сказала, что завтра про её нарта будет знать каждая собака, а маленький Ге-е-еркан может и дальше мерять свой член во всех направлениях.

– И ушла, – пьяно подытожил Георгий Денисович.

– И что? – не понял я.

– И всё, – выдохнул сын коровы.

Меня обдало парами алкоголя, возникло ощущение, что пьянею. Полубог тем временем принялся вертеть в пальцах свой бездонный бокал, играючи наполняя его до краев. От этого зрелища стало не по себе. Страшно даже предположить, сколько он выпил.

– Скажи мне, возница, – снова забормотал Геркан, – зачем всё это?

Он запнулся и посмотрел на меня. Я не стал уточнять, что имелось в виду, да это было и не нужно. Георгий Денисович достиг того состояния, в каком не нужны оппоненты, но необходимы слушатели.

– Вот эта гарпия… эта… ламия… эта ехидна… К чему ей этот нарт? Ведь понятно же, что ей не дадут его раскрутить. Или Дедал?.. Возится, сколько себя помню, с идеей полётов. Его уж и приземляли, и на костре сжечь пытались, а он всё не унимается. Даже ты, букашка мелкая, и то пытаешься прыгнуть выше головы. А тебе ведь жить осталось считанные мгновения. Ты же как мотылёк, вчера родился, завтра умрёшь. Зачем же ты пытаешься наследить в истории? Радуйся жизни, ты ж её не видел, не знаешь и не узнаешь толком. Или вон, козёл…

Геркан мотнул головой в сторону Ленея и замолк, будто у него закончился завод.

– Не пей больше, маленький Ге-е-еркан, – жалобно проблеял сатир.

– А то что? Козлёночком стану? – неприятно расхохотался Георгий Денисович. – Козлёночком стану, как сказал один ваш этот…

Леней доверительно посмотрел на меня и поделился как-то очень по-свойски:

– У малыша Геркана кризис сре-е-е-еднего возраста.

«Малыш Геркан» вскинул отяжелевшую голову, зыркнул красным глазом и неожиданно шваркнул кулаком по столу.

– Я бог! – прорычал он. – У богов не бывает кризисов!

Леней жалостливо поджал губы.

– Не пей, а то я за тебя пе-е-ереживаю.

– Ты? За меня? – снова каркающе засмеялся полубог. – Ты приставлен, чтобы за мной следить.

Сатир подобрался и, кажется, даже немного протрезвел.

– Некрасиво с твоей стороны напоминать мне об этом, – сказал он, ни разу не сорвавшись на блеяние. – Тем более я сам тебе всё честно рассказал, как другу.

– Другу? – Геркана корёжило, будто в него вселился бес. – О какой дружбе ты говоришь, старый выпивоха? Ты следишь за мной, следишь за ним, следишь за этой лернейской гидрой Нилией…

– Не говори так, малыш Геркан, – Леней стянул с головы ушанку и нервно мял её в руках.

– А мы врём тебе! Врём о том, чем занимаемся. Мы врём тебе с первого дня, козёл! А ты и уши развесил, – Геркан снова глотнул из бокала. – Только грёбаный Зевс и мой треклятый папаша оказались умнее тебя и ни слову, ни единому твоему слову не поверили.

Леней казался раздавленным. В глазах его стояли слёзы.

– Зачем ты так говоришь? Скажи, что это неправда.

– Это правда, – жёстко отрубил Геркан. – Нет и не может быть никакой дружбы. Иди отсюда. Расскажи своему Дионису и Громовержцу, как я тебя… как я… Иди.

Сатир поднялся из-за стола и заковылял к выходу. Его нелепая ушанка осталась лежать на столе. В дверях Леней споткнулся, кувырнулся на пол и поднялся уже на четыре ноги. Глаза чёрного козла всё так же были наполнены болью:

– Прощай, маленький Геркан, – тихо проговорил козёл и вышел.

– Да и проваливай! – заорал вдруг полубог. – Очень ты мне нужен был! Без тебя обойдусь! Без вас, без всех обойдусь!

Георгий Денисович залпом опрокинул бокал, но присосался к нему на этот раз очень надолго. Кадык его ходил туда-обратно, с ритмичностью поршня от насоса. Кажется, он подливал себе в бокал прямо в процессе пития. Наконец грохнул бокалом по столу и бешено посмотрел на меня:

– Что? Тоже думаешь, что я неправ? Отвечай!

– Я думаю, что человек, готовый бросить всё из-за рефлексий, никогда не добьётся серьёзных высот, – пожал плечами я. – Чтобы достигать вершин, нужна жёсткость и решительность. Нужна упёртость.

– Ты забыл, с кем говоришь, смертный? – в пьяном голосе Геркана появилась надменность. – Я больше, чем человек! Так что не прикладывай ко мне свою низменную психологию.

– А Леней был прав. Тебе бы пора завязывать, ты уже пьян.

– Что ты знаешь о пьянстве, возница? В мире существует шестьсот шестьдесят шесть степеней алкогольного опьянения. Последние пятьдесят девять придумало чёртово отродье, чтоб довести до знакового числа, но остальные шестьсот семь – честные. Ты знаешь от силы два десятка. Не тебе меня учить. Так что…

Он сделал вялый пасс рукой и материализовал второй бокал. Сперва пустой, он наполнился до краёв раньше, чем Георгий Денисович поставил его передо мной.

– Пей, – потребовал Геркан.

И я всё-таки с ним выпил. Не знаю, зачем. Может, от того, что устал, может, потому что трезвым смотреть на его пьянство казалось омерзительным, а может, от того, что мне было безумно жаль козлорогого выпивоху Ленея, жаль до желания напиться. Сатир ведь и впрямь хорошо к нему относился, а Геркан с первого дня его цинично использовал. Должно быть, я видел тогда себя в этом обиженном грустном Ленее. Но пил почему-то в этот момент с Герканом. Почему?