Гефест буднично поглядел на перекошенное лицо мастера, оценивая качество собственной работы, и, вероятно, остался удовлетворён.

– Ты же понимаешь, что это может продолжаться бесконечно долго, полумерок?

Дедал понимал. Да и в самом деле, чего проще – посвятить крылья пусть даже Аполлону? Мастер снова создаст великое, Аполлон будет благодарен, все будут довольны. Только всё величие изобретения падет прахом, если в итоге никто не полетит. А богам ведь не нужны ни крылья, ни люди, способные к полёту.

– Ты же был художником, Амфигей, – сквозь зубы процедил Дедал, готовясь к бесконечной пытке.

Время потеряло смысл. Сколько прошло с того момента, как Гефест приковал его к стене, – час, день, неделя, месяц? – Дедал не смог бы ответить на этот вопрос, даже если бы кто-то спросил его об этом. Но, кроме кузнеца, задавать здесь вопросы было некому. А Гефест не был настроен на разговоры, он добивался одного единственного ответа, все остальные ответы и вопросы были ему не интересны.

Стараниями палача мастер превратился в комок измученной плоти. Сперва его бросало то в жар, то в холод, хотелось пить, казалось, глотка пересохла до самого желудка, временами мастер начинал задыхаться. Потом все ощущения пропали, оставив место для одной только боли. Боль вспыхивала по всему телу, она тянула, ныла и снова взрывалась протуберанцами, раздирая истерзанные члены.

Перед глазами всё плыло и туманилось. Порой подвал таял в темноте, и из неё выступали знакомые и незнакомые места, наполненные светом. Там были знакомые и незнакомые люди и боги. Мастер не сознавал, что бредит, он разговаривал с видениями, и они говорили с ним о том, что давно осталось в прошлом, или о том, что могло бы произойти в будущем, но никогда – о настоящем. Это казалось Дедалу странным, он пытался перевести разговор на происходящее сейчас, но видения замолкали, растворялись в воздухе, вместо них снова возникали серые камни подвальных стен. А вместе с подвалом возвращалась боль, убивающая все чувства и мысли.

Приходил и уходил Гефест, только боль никуда не девалась. Дедал застыл в ней, словно муха в янтаре. Вокруг, должно быть, что-то происходило, но внутри не менялось ничего, кроме тональностей и оттенков бесконечной вязкой боли. А потом что-то случилось. Голова очистилась для мысли, и мысль эта возникла не в бреду, а наяву в проклятом подвале. Она была простой до примитивности, но существенной, хоть и укладывалась в три слова: «Гефест не пришёл».

И хотя физически легче не стало, мастер испытал невероятную смесь облегчения и надежды. Должно быть, так же чувствовал себя Прометей на скале, когда его истерзанную печень вдруг перестали клевать по расписанию. Неважно, почему не явился палач. Неважно, что будет дальше. Важно только, что это дальше стало возможным. И от осознания этой возможности Дедал ощутил, как по небритым щекам потекли слёзы.

Радость была недолгой. Скрипнула дверь. В груди мастера что-то оборвалось. Он заморгал часто-часто, отгоняя слёзы и готовый встретить взглядом своего мучителя, но вместо обоюдо-хромого кузнеца увидел перед собой умиротворённое лицо с раскосыми глазами.

– А ты что здесь забыл, господин Лун? – поинтересовался Дедал у видения.

– Пришёл забрать вас отсюда, господин Мертвицкий. Если, конечно, вы не хотите провести здесь остаток вечности, – качнулся в поклоне китаец. – У нас по-прежнему большие планы на вас и ваши крылья.

– Сейчас придёт Амфигей и подвесит тебя рядом.

Дедал привычно перевёл разговор на настоящее, чтобы развеять видение. Но Лун не развеялся, только покачал головой:

– Гефест не придёт. Во всяком случае, в данный момент это не представляется возможным, господин Мертвицкий. Я воспользовался рецептом Диониса, и теперь ваше божество спит, так как сон – лучшее средство от алкогольного отравления.

– Ты напоил Гефеста? – прохрипел мастер.

– Я лишь изучил подробности биографии и характера кузнеца и воспользовался проверенной методой. Сейчас он пьян и спит. Если желаете, мы можем этим воспользоваться. Но мне необходимо ваше согласие на сотрудничество. Впрочем, если нет – я всё пойму и оставлю всё как есть. Через пару часов Гефест проспится и…

– Отстегни меня, – оборвал поток вежливого издевательства Дедал.

Господин Лун привычно качнулся в лёгком поклоне, достал ключи и принялся ковырять замки наручников.

Тело оказалось тяжёлым и неповоротливым, отстёгнутые конечности отказались повиноваться, и мастер мешком повалился на пол.

– Вы сможете идти, господин Мертвицкий? – донёсся откуда-то сверху голос китайца.

Дедал хотел ответить, но перед глазами снова всё расплылось, и он провалился в небытие.

Щёлкнуло, и непомерно огромная створка ворот поползла в сторону. За забором обнаружилась солидных размеров парковка. У ворот стояла даже не будка, а домик охраны. Свободно, как в лесу, росли сосны. Между высокими деревьями петляли дорожки, уложенные заковыристой тротуарной плиткой. Снега вокруг при этом лежало ровно столько, чтобы не поморозить газон. А дорожки и парковочная площадка были и вовсе вычищены и выскоблены до девственного состояния.

На краю парковочной площадки, под сосной зябко переминался с ноги на ногу Юрий Борисович в дорогих туфлях не по сезону. На плечи поверх мышиного костюма было наброшено дорогое, но неброское пальто.

Охранник распахнул дверцу, и Сырдон выбрался из машины.

– Вы опаздываете, – сдержанно приветствовал Юрий Борисович, но за сдержанностью этой скрывалось нервное напряжение.

– Ещё нет, – отозвался старик. – Минуты через три начну.

– Идёмте, – сухо бросил Юрий Борисович и, не оборачиваясь, размашисто зашагал к возвышающемуся за соснами особняку.

Нарт брёл следом, краем глаза ловя развешанные тут и там компактные камеры видеонаблюдения. На входе в дом, вопреки ожиданиям, никто не проверял. Бдительная охрана осталась снаружи, и камер как будто тоже не было. В огромном вестибюле их встретила милая приветливая женщина лет пятидесяти, уютного домашнего вида.

– Раздевайтесь. Тапочки. Рустам Ашурханович вас ждёт.

Кабинет хозяина дома более всего напоминал дворцовую залу галантного века. Одна стена от пола до потолка была укрыта книжными стеллажами, вторая смотрела на улицу высокими окнами. Впрочем, теперь окна были занавешены и мягкое освещение давали лишь настенные светильники да огонь в камине.

Сам Рустам Ашурханович – грузный немолодой человек – сидел перед камином в необъятном кресле, больше напоминавшем трон из фэнтезийного кинофильма, и смотрел на пляшущие языки пламени. На вошедших он даже головы не повернул.

– Я о тебе много слышал, – голос хозяина был вкрадчивый с гипнотизирующими нотками. Так мог бы звучать старый, матёрый, прошедший через всё крокодил, если бы только крокодилы умели разговаривать.