Фон Хаммер и Кризи добавляют, что некоторые служившие туркам азиатские принцы перевели татар на сторону Тимура, что только сербы и яныгары оказывали стойкое сопротивление частым яростным атакам татарской конницы.

Лейн-Пул в своей работе «Турки» почти целиком следует этой версии, добавляя следующее замечание:

«На одной стороне воины были усталыми, измученными жаждой, уступающими численностью противнику и недовольными своим вождем; на другой было многочисленное войско, занимающее удобную позицию, с блестящим командованием, не пренебрегающее ни единой военной предосторожностью, обладающее всеми преимуществами многочисленности, дисциплины и физического состояния… Доблесть янычаров и сербов оказалась почти бессильной перед численно превосходящими силами Тимура, и в конце концов они обратились в бегство».

Что касается самой битвы, Лейн-Пул цитирует эксцентричного Ноллза, писавшего в тысяча шестьсот третьем году.

Сцена отправления турецкой армии охотиться в голых холмах под взглядами изготовившихся к бою татар обязана своим происхождением турецким историкам более поздних времен, которые ставили себе целью оправдать поражение своего султана. Она не подтверждается никакими свидетельствами того времени, и уже один только здравый смысл должен подсказывать, что, окажись Баязед настолько безумным, Тимур не стоял бы зрителем, дожидаясь его возвращения. Поразительно, что такие люди, как фон Хаммер, Кризи и Лейн-Пул приняли этот вымысел на веру.

Относительно того, что Баязеда покинули союзники-татары, у татар нет упоминаний об интригах Тимура среди племенных вождей. Есть сведения о нескольких племенах черных татар, которые перебрались в Малую Азию и служили в турецком войске, видимо, они во время боя перешли на сторону татар. Количество их было невелико, и Тимур как будто бы не общался с ними до конца сражения, а потом велел им идти вместе с его войском в Самарканд.

Что до восьмисоттысячного войска Тимура, его никогда не существовало. Такая армия не смогла бы прокормиться в Малой Азии, тем более маневрировать так, как это удалось Тимуру — и турецкие источники говорят ясно, что Баязед не видел татарского войска, пока оно не прошло мимо. Более того, нет никаких свидетельств, что Тимур собирал где бы то ни было более двухсот тысяч человек. Татарские источники упоминают численность его войск лишь изредка — семьдесят две тысячи воинов в последнем походе в Персию, девяносто тысяч пошедших в Индию, двести тысяч, собранных для последнего похода на Китай.

Тимур вторгся в Малую Азию после четырех лет почти непрерывной войны; какие-то войска оставил в Самарканде — с ними Мухаммед-Султан впоследствии присоединился к нему, был вынужден охранять свои коммуникации на обширной территории. Еще одно войско находилось в Тебризе, несколько туменов в Сирии. Список военачальников в битве под Анкарой говорит о численности войска от восьмидесяти до ста шестидесяти тысяч.

Очевидно, войско Баязеда было многочисленнее. Иначе Тимур вряд ли занял бы оборонительную позицию вначале. Ноллз пишет, что турки наступали полумесяцем, это — если дело обстояло так — указывает, что их фланги охватывали расположение войск Тимура.

Герберт Адамс Гиббоне пишет: «Баязед выдержал бы татарскую бурю, будь он тем же, что под Никополем. При встрече татарского нашествия все преимущества были на стороне Баязеда. Он потерпел поражение, потому что его умственные и физические способности, не уступавшие способностям любого его ровесника, были подорваны оргиями».

Если бы Баязед оказался победителем под Анкарой и, как неизбежно должно было б случиться, завладел потом Константинополем, он появился бы на страницах истории как наиболее влиятельная фигура пятнадцатого столетия — Наполеоном Средних веков. Ясно, что Тимур, тогда уже семидесятилетний, всецело превзошел его в военном искусстве, притом в сердце турецкой империи, более чем в двух тысячах миль от Самарканда. В татарских сообщениях эта битва предстает незначительной, лишь преходящей важности, а Баязед — как полководец, уступающий Тохтамышу.

Клавихо, беспристрастный свидетель, излагает эту историю по-своему:

«Турок, узнав, что эмир Тимур находится в его владениях, пошел с войском к мощной крепости под названием Анкара. Эмир, едва услышав об этом дальновидном решении турка, покинул дорогу, по которой двигался, и повел войско через высокие горы. Когда турок обнаружил, что Тимура на дороге нет, он счел, что эмир спасается бегством, и пошел за ним со всей быстротой, на какую был способен.

Эмир Тимур после восьмидневного движения по горам вернулся на равнину и пошел к крепости Анкара, где турок оставил все свои припасы, и завладел ими. Узнав об этом, турок изо всех сил поспешил обратно, и когда прибыл на место, его люди утомились.

Эмир Тимур совершил этот маневр, чтобы сбить с толку противника; они сразились, и турок оказался взят в плен».

Не прошло и трех лет после поражения западноевропейских рыцарей под Никополем, как войско Восточной Европы примечательным образом сразилось с татарами. Произошло это в тысяча триста девяносто девятом году.

Свирепый Витовт, литовский князь, заключил союз с королем Польши Ягайло и вторгся в Южную Русь, захватил Киев и Смоленск. Это привело к встрече с татарами после последней битвы Тимура с Тохтамышем. Тохтамыш, ища спасения, бежал к Витовту. Тимур тем временем ушел из русских земель.

Двое татарских ханов, которые сражались вместе с ним против Тохтамыша и несколько лет находились при его дворе, завладели Волгой и степями. То были Едигей, ногаец, и его союзник Тимур-Кутлуг. Они отправили Витовту требование выдать им Тохтамыша. Витовт, двоюродный брат польского короля и тесть великого князя московского, зажегся мыслью утроить крестовый поход против татарского хана.

Судя по польским хроникам, Витовт полагал, что выступает в поход против Тимура Самаркандского. Во всяком случае, собрав литовскую шляхту, польских союзников и пятьсот тевтонских рыцарей, он выступил в поход.

«Почему ты идешь против меня? — отправил ему Тимур-Кутлуг увещевающее послание. — Я никогда не вторгался в твою землю».

«Бог готовит мне владычество над всеми землями, — ответил Витовт. — Предоставляю тебе выбор: становись моим сыном и данником или моим рабом».

Кажется, он еще потребовал, чтобы Тимур-Кутлуг чеканил на татарских монетах его печать.

Татарский хан запротестовал, однако когда оба войска стояли на равнине напротив друг друга, отправил христианскому князю дары. Он оттягивал время, пока не подошел с ногайцами его старший союзник, Едигей. Этот не захотел принимать никаких христианских условий.

Он попросил о встрече с Витовтом, и оба военчальника встретились на небольшой речке.

— Князь, — сказал Едигей, не лишенный чувства юмора, — наш хан справедливо признал тебя своим отцом, так как ты старше его годами. Но поскольку я старше тебя, признай меня отцом и чекань мою печать на литовских монетах.