Та, к кому обращался Вергилий Смит, по-прежнему хранила молчание.

— Ты моя прелесть, — продолжал он тихим голосом. — Красивая девочка!

Алисия не могла дольше оставаться здесь, подслушивая разговор, который явно не предназначался для чужих ушей. Она сделала шаг, скрываясь за стволом дерева, таким образом можно прокрасться на дорожку и притвориться, будто не заметила его. И тут под ее ногой хрустнула ветка.

Американец выпрямился и обошел вокруг ствола дерева, огромный в своем необъятном пальто.

Алисия закрыла глаза, сконфузившись. Наверное, у нее горит лицо. Она отдала бы все на свете, лишь бы не быть свидетельницей его постыдного поведения.

— Доброе утро, леди Алисия. — Голос его звучал так же мягко, как прежде.

— Доброе утро, мистер Смит, — ответила она с трудом. Нужно с честью выйти из этого неловкого положения. Он американец с прескверными манерами, но она-то умеет себя вести в любой ситуации.

Алисия открыла глаза.

Вергилий Смит стоял перед ней, держа маленькую кошечку, которая то потягивалась, то сворачивалась в клубок у него на руках. Заметив застывший взгляд Алисии, он посмотрел на кошечку и принялся ласково ее гладить. Маленький зверек замурлыкал.

Смит покраснел, поняв, что Алисия слышала, как он говорит с кошкой.

— О, — сказал он, смутившись. — Не обращайте на меня внимания, мэм. Я часто разговариваю с животными, особенно с кошками. А эту я особенно люблю.

Алисия вздохнула с огромным облегчением. Наверное, у нее сейчас глупая улыбка, подумалось ей. Ее переполняло счастье. Она протянула руку и погладила кошечку.

Вергилий тоже улыбался, и лицо его сияло, а в глазах была нежность.

Такое случилось с Алисией впервые, но она поняла, что это такое. Она удивилась, но лишь на мгновение, а потом это чувство показалось ей знакомым, изумительным и прекрасным — как листья, раскрывающиеся в молочном солнечном свете весны.

Питт прикинул, на что он может рассчитывать, и попросил себе в помощь еще трех констеблей, чтобы разобраться с огромным количеством фотографий из магазина Годольфина Джонса. Их нужно было рассортировать, а также опознать женщин, запечатленных на них.

Ему дали одного констебля — в придачу к тому, что уже был. Питт отправил обоих на Ресуррекшн-роу с указанием узнать имя каждой женщины, род ее занятий и происхождение. Однако он позволил показывать только лица женщин, а также запретил давать информацию относительно того, где и при каких обстоятельствах были найдены фотографии. Последнюю инструкцию ему несколько раз повторили его начальники, запинаясь от волнения. Они спрашивали, нельзя ли вести это расследование каким-то иным способом. Один суперинтендант даже предложил считать это дело «глухим» и переключиться на что-нибудь другое. Например, есть дело о краже со взломом, которое просрочено, и было бы прекрасно, если бы удалось вернуть похищенную собственность владельцам.

Питт в ответ указал на то, что Джонс был художником из высшего общества, который жил в таком фешенебельном районе, как Гэдстоун-парк, и поэтому нельзя просто забыть об его убийстве, иначе обитатели других таких районов забеспокоятся о собственной безопасности.

И ему нехотя уступили.

Проинструктировав констеблей, сам Питт направился в Парк, к майору Родни. На этот раз он не станет обращать внимания на гнев и протесты майора — он просто больше не может это себе позволить. Если убийца Годольфина Джонса воспользовался случайно подвернувшейся разрытой могилой, чтобы скрыть свое собственное преступление, то смерть лорда Огастеса не имеет отношения к этому делу. И нет смысла доискиваться до связи между Альбертом Уилсоном, Хорри Снайпом, У. У. Портьесом и лордом Огастесом — ее нет. Что касается мотива и средств, то убийство Годольфина Джонса стояло особняком. Ключ к нему, несомненно, следует искать в порнографическом магазине на Ресуррекшн-роу, или в маленькой записной книжке с рисунками насекомых, а может быть, и там, и там.

Возможно, убийцей была одна из тех женщин, чьи лица запечатлены на фотографиях, или же кто-то другой, кого Джонс шантажировал, как Гвендолен Кэнтлей. Но, конечно, у него было ограниченное число любовных связей: он не был привлекательным мужчиной. Возможно, Годольфин неумеренно льстил, но светским красавицам это не в новинку. И вообще Питт склонен был думать, что романтическая версия не особенно достоверна. Да и что касается шантажа, он вряд ли связан с романами художника. Итак, все это возвращало Томаса к Ресуррекшн-роу и фотографиям.

Он стоял у двери майора Родни. Ему открыл дворецкий, который впустил Питта с утомленным видом человека, который смирился с чем-то неприятным, но неизбежным. Питт испытывал подобные чувства, когда зубная боль наконец заставляла его пойти к дантисту.

Майор принял его неприветливо, почти не скрывая нетерпения.

— Мне нечего добавить, инспектор Питт, — сердито сказал он. — Если вам больше нечем заняться и вы будете без конца приходить и докучать людям, то лучше передайте дело кому-нибудь более компетентному. Вы просто несносны!

Питт не смог заставить себя извиниться.

— Убийство — неприглядное и малоприятное дело, сэр, — ответил он.

Он возвышался над майором, и тот, не желая с этим мириться, указал инспектору на кресло, приглашая сесть. Сам он уселся на стул с прямой спинкой и теперь мог смотреть сверху вниз на Питта, утонувшего в глубоком кресле. Пальто инспектора распахнулось, шарф был развязан: в комнате было тепло.

Майор снова обрел некоторую уверенность в себе.

— Итак, что теперь? — осведомился он. — Я уже говорил вам, что был почти незнаком с мистером Джонсом лично — не более, чем велит простая учтивость. И я показал портреты. Не знаю, чем еще могу быть полезен. Я не из тех, кто интересуется чужими делами. Никогда не слушаю сплетни и не позволяю сестрам пересказывать мне то, что они случайно услышали. Ведь это в природе женщин — болтать о банальных пустяках.

Томасу хотелось поспорить (он мог себе представить, что сказала бы сейчас Шарлотта), но майор не понял бы его. К тому же не время обсуждать подобные вопросы. Майор Родни ему не друг и не ровня, и каких бы убеждений он ни придерживался, Питту нет до них дела.

— В самом деле, сплетни могут быть великим злом, и в основном они неверны, — согласился инспектор. — Правда, когда я к ним прислушиваюсь, у меня часто случаются прозрения, и я начинаю лучше понимать характеры людей. То, что один человек говорит о другом, может быть неправдой, но это показывает мне…

— Что этот человек сплетник, да еще и лжец в придачу! — отрезал майор. — Я не испытываю ничего, кроме презрения к вам и к профессии, которая заставляет вас потакать таким порокам! — Он с негодованием буравил Питта взглядом.

— Совершенно верно, — согласился Томас. — Слова человека могут ничего не сказать о том, кого он оговаривает, зато говорят многое о нем самом.