середине 1960-х доля одиночных домохозяйств выросла до 17 %, а к 2011 году – до 31 %, что составляло около восьми миллионов человек[673].

За графиками изменений скрываются существенные вариации в опыте и поведении, наблюдаемые в этот период. Социальные инспекторы продолжали выявлять перенаселенность и неадекватное предоставление основных услуг вплоть до третьей четверти XX века. Электроснабжение стало почти повсеместным лишь в 1970-е годы[674]. Жены представителей рабочего класса, чей образ жизни исследовали Марджери Спринг Райс в 1939 году и Ханна Гаврон в 1966-м, испытывали тот же уровень домашнего дискомфорта, что был типичен для поколения их бабушек и дедушек[675]. После внедрения программ по ликвидации трущоб лишь меньшинство горожан осталось ютиться в жилье, официально признанном негодным, – в таком, например, рос в 1950-х будущий министр труда Алан Джонсон[676]. В середине века диапазон условий жизни рабочего класса был, вероятно, шире, чем когда-либо в истории: устойчивое число людей продолжало жить в нищете, достойной пера Диккенса, тогда как их более удачливые современники наслаждались пространством, теплом и бытовыми приборами, которые для вышестоящих на социальной лестнице стали правом по рождению[677].

Поворотным моментом стал доклад Паркера Морриса от 1961 года, в котором были установлены новые официальные стандарты как для частного, так и для государственного жилья. Главная рекомендация, содержавшаяся в «Доме сегодня и завтра», заключалась в том, что при любом уровне доходов домашнее пространство должно позволять как совместную, так и одиночную деятельность. Послевоенное процветание породило «социальную и экономическую революцию», которая, в свою очередь, выдвинула на первый план то, что в докладе было названо «двойной тенденцией семейной жизни»[678]. Было уже недостаточно обеспечить кров для коллективного домохозяйства. Суть современного дома заключалась в перемещении между разными степенями социальности в зависимости от личных наклонностей и жизненного цикла семьи. Правильно спроектированное и отапливаемое пространство должно позволять жильцам выбирать, когда и как они взаимодействуют друг с другом. «Семейная жизнь является как общинной, так и индивидуальной, – пояснял автор доклада. – Есть процесс объединения для деятельности, в которой семья участвует как единое целое, – для приема пищи, разговора, общих занятий и т. д., и есть необходимость уединения для осуществления индивидуальных видов деятельности, таких как чтение, письмо или занятие определенным хобби»[679]. Изменения были направлены в сторону больших возможностей для ухода из общества других людей. Это касалось не только растущего числа домохозяйств из одного или двух человек, но и родителей с растущими детьми. «Это желание жить своей жизнью все большую часть времени, проводимого дома, распространяется на всю семью», – писал Паркер Моррис.

Подростки хотят слушать пластинки; кто-то другой хочет смотреть телевизор; кто-то решает попробовать себя в самоделках; все это наряду с домашней работой означает, что отдельные члены семьи все больше нуждаются в возможности переместиться от камина в какую-то другую часть дома – если только (во всяком случае зимой) они смогут при этом не замерзнуть[680].

Общей нитью, проходящей через формирующуюся структуру отдыха, было потребление массовой коммуникации. На одном уровне это было дальнейшее развитие практик, которые, как мы видели в третьей главе, становились в XIX веке обычным явлением в домах среднего класса, а благодаря процветающему рынку подержанных товаров их можно было нередко наблюдать и в более бедных домах. Отчасти это изменение было обусловлено недавним достижением всеобщей грамотности. Успехи викторианской школы привели к тому, что в составе населения остались группы пожилых мужчин и женщин, чье владение письменным словом определялось прежними недостатками в возможностях получения образования[681]. Необходимость читать родителям или бабушкам и дедушкам не исчезала до конца межвоенного периода. После 1945 года пожилые люди уже все чаще проводили время за чтением[682].

Дальнейшее снижение стоимости полноформатных текстов в сочетании с продолжающимся ростом числа публичных библиотек окончательно склонило чашу весов от коллективного потребления литературы к личному. Газетная пресса достигла пикового национального тиража в 1951 году, а еженедельная периодика стала охватывать широкий круг читателей перед началом и по окончании Второй мировой[683]. В той или иной форме письменное слово было теперь доступно каждому члену семьи, желающему развлечься или духовно обогатиться, пусть даже уделив этому несколько мгновений. В то время как меньшинство серьезных мужчин и женщин занимало себя продолжительным чтением полноформатных текстов, для большинства потребителей печатной продукции, особенно для чрезвычайно занятых глав семейств, наиболее привлекательным в ней было то, что ее можно взять и отложить в те моменты, которые в «Социальном исследовании Мерсисайда» были названы «минутами, оставшимися после выполнения прочих дел»[684]. Электрическое освещение, которое все еще было новинкой для богатых в начале века, устанавливалось в качестве стандарта в межвоенных муниципальных домах и к началу послевоенной программы по ликвидации трущоб охватило три четверти населения. Чтение больше не требовало сконцентрированного абстрагирования от шумной жизни дома, сосредоточенной вокруг камина. С улучшением отопления, которое считал столь важным Паркер Моррис, становилось все проще найти личное пространство, где можно было бы с головой погрузиться в мир печатного слова. Массовая коммуникация также продолжала развивать симбиотическую связь с домашним времяпрепровождением и тем, что все чаще называли «хобби». Устоявшиеся механизмы поддержки отдельных любителей с помощью публикационных сетей стали более обширными. «Литература об этом хобби, – гласило одно руководство 1915 года, – несомненно, является самой обширной и полной из всех, когда-либо посвященных научному увлечению, хотя филателии, в лучшем случае, всего-то чуть больше шестидесяти лет»[685]. По мере того как рынок становился все более коммерческим, предприниматели делались издателями: они уже не только рекламировали свою продукцию в известных периодических изданиях, но и запускали собственные, чтобы продвигать свой бренд, представлять новые товары и соединять потребителей, трудящихся в уединенных уголках своих домов. Первый журнал под названием «Хобби» был запущен в 1895 году восточно-английским производителем инструментов и принадлежностей для работы лобзиком. К началу века его тираж достиг 50 000 экземпляров, а в сферу его внимания вошли коллекционирование монет и марок, переплетное дело, электрические приборы, экспериментальная химия и «новые виды вышивки» для женщин[686]. Великий инноватор в области игрушек для детей и их родителей Фрэнк Хорнби вложил деньги и силы в литературу о своей продукции, начав с журнала Meccano в 1916 году и продолжив еще одним, когда его деятельность распространилась на модели поездов[687]. Его периодические издания были задуманы не только как каталоги товаров и не только как рекламные площадки для поставщиков смежной продукции, но еще и как способ создания самосознательного сообщества энтузиастов. Хорнби ценил свой «орган» за «предоставляемую читателям возможность обсуждения не только моделей, но и собственных целей