наши дни Уилл Селф с неудовольствием отмечает здесь явный упадок по сравнению с началом XX века, когда «90 % путешествий меньше чем на шесть миль совершались пешком»[728]. Если в молодости он ходил пешком, потому что не мог себе позволить других средств передвижения, то сейчас он отправляется в долгие походы исключительно ради удовольствия. Иэн Синклер, ведущий современный практик этого способа исследования городов, настаивает на синтезирующей функции прогулки без конкретного направления. «Прогулка, – пишет он, – лучший способ исследовать и использовать город; перемены, сдвиги, разрывы в облачном куполе, движение света по воде. Рекомендуется дрейфовать целенаправленно, бродя по асфальтированной земле в бдительной задумчивости, позволяя вымыслу скрытой закономерности обнаружить себя»[729].

Хобби, благоустройство дома и другие домашние развлечения были добровольной деятельностью, осуществлявшейся в свободное от работы время. Они одновременно служили празднованием растущего благосостояния и компенсацией за скуку, ценой которой этот возросший доход зачастую добывался. «Часто работа – это просто то, чем он зарабатывает на жизнь, – писал Фердинанд Цвейг о послевоенном работнике, – то, что ему не нравится и что он не стал бы делать, если бы его к тому не принуждали. Зато в своих увлечениях он вновь обретает свободу; во многих случаях они – последнее, что осталось у современного человека, чтобы на время стать свободным»[730]. Но был у разрастающихся форм проведения досуга и не столь позитивный аспект. В 1925 году газета Manchester Guardian опубликовала статью об «эпидемии» кроссвордов, которая охватила Соединенные Штаты и начала распространяться в Европе. В статье цитировалось суждение Рут Хейл, президента недавно созданной Национальной ассоциации любителей кроссвордов. «Когда жизнь совсем лишена удовольствий, – объясняла она, – как обычно и бывает даже с лучшими из нас, то ничего не остается, как покинуть ее – разумеется, на время, но полностью. И здесь подойдет игра в бридж, еще лучше – игра в мяч, а лучше всего – кроссворд»[731]. Решение ежедневной головоломки служило защитой от ничем не заполненного времени или от неинтересной компании. К нему прибегали, когда не было ни пользы от разговора, ни близкой перспективы вступить в схватку с полчищем неприятностей.

Другим широко распространенным способом отвлечься стал в межвоенные годы пазл. В отличие от новой игры со словами, это занятие имело в британской культуре долгую историю. Восходит оно к разрезанной на части географической карте, изобретенной Джоном Спилсбери в 1769 году в качестве познавательного развлечения для детей из богатых семей[732]. В XIX веке им увлекались женщины из высших слоев общества (в том числе королева Виктория), искавшие приличного способа заполнить бездну пустого времени. Вырезанные вручную из дерева головоломки оставались дорогой игрушкой, но технический прогресс между войнами, особенно в массовом производстве штампованных картонных версий, сделал это развлечение более доступным – как раз тогда, когда рабочие оказались вынуждены то и дело «простаивать»[733]. После этого оно пользовалось популярностью, не ограниченной ни возрастом, ни классом, ни полом. Для маленьких детей головоломка была игрушкой, но к ней активно обращались и все те, у кого имелась под рукой плоская поверхность, которую можно было в течение какого-то времени не трогать. Как и в случае с коллекционированием марок, она продолжала пользоваться покровительством королевских особ, в том числе герцога Виндзорского и королевы Елизаветы, но и в целом отвечала широкому спектру вкусов, начиная от фотографий праздничных видов и заканчивая репродукциями лучших произведений мирового искусства, разрезанными на тысячи мелких кусочков.

Как и в случае с другими долгосрочными занятиями, такими как вязание, составление пазлов могло сопровождаться спорадическими разговорами. Другие члены семьи могли принять участие в решении задачи или даже, желая развлечься, вступить в состязание по составлению пазлов. Но по существу это был персональный проект – форма сосредоточенного ухода от общества или же заполнение долгих периодов времени, когда никакой компании не было. Когда Маргарет Дрэббл перешла от художественной прозы к мемуарам, она структурировала изложение вокруг своей давней страсти к пазлам. Их притягательность, как и притягательность кроссвордов, отчасти заключалась в конечности этого занятия. В отличие от более серьезных жизненных задач, здесь были рамка, заданная картина и, при достаточном усердии, гарантия завершения. Вязание может оказаться неудачным из-за какой-то ошибки, в ремесле может проявиться нехватка навыков, но не было такой причины, чтобы начатый пазл невозможно было закончить. В то время как иные профессиональные писатели любили отдыхать, играя в слова, Дрэббл нашла облегчение от работы именно в невербальном характере этой головоломки. Отдельное удовольствие доставляли высококлассные коробки с познавательными сведениями из истории искусства. Вместе с тем погружение в то, что она называла «одиноким убийцей времени», имело и более глубокую цель[734]. «Составление пазлов, – объясняла Дрэббл в предисловии к воспоминаниям, – а также письмо о них – одна из моих стратегий по преодолению меланхолии и избеганию печали»[735]. Во все времена личные отношения – настолько же причина депрессии, насколько и лекарство от нее. Дрэббл вернулась к прежнему увлечению пазлами после смерти родителей. Быть одной часами напролет, ставить рамку и создавать узоры, ни на кого не отвлекаясь, – все это было необходимо ей для управления настроением и поддержания своего социального «я».

Подобные возможности терапевтического сосредоточения предоставляли и многие другие одиночные увлечения. Страсть Хантера Дэвиса к собиранию марок продолжалась на протяжении всей его напряженной писательской жизни. Суть притягательности филателии заключалась в замкнутом характере этого занятия. «До сих пор, – писал он, – я получаю бесконечное удовольствие от марок и не могу представить себе другого хобби, которое было бы таким же безобидным, так же легко организуемым, таким же чистым и опрятным и которое тоже никого не огорчало бы и не пугало бы лошадей»[736]. «Большой профессиональный мир марок» его пугал, но зато он любил уединение, в котором можно было упорядочивать и рассматривать свою коллекцию[737]. Саймон Гарфилд в мемуарах «Мир ошибок» также настаивает на притягательности вселенной, из которой исключены запутанные, порой неуправляемые социальные отношения. Когда обычные проблемы подросткового возраста усугубились безвременной смертью старшего брата и матери, он нашел утешение в безопасной тишине коллекции марок. «Что бы ни происходило вокруг, – вспоминает он, – разлад в семье, бремя экзаменов или, позднее, работы, романтические перипетии – это была утешительная и надежная константа. Плоская, компактная, тайная. Марки редко разочаровывали и никогда не покидали меня»[738]. Обычное для многих школьников хобби обрело дополнительный смысл, когда Гарфилд сосредоточился на марках с дефектами печати. «Период наибольшего увлечения этими ошибками и наибольших расходов на них, – пишет он, – совпал с сильнейшим чувством скорби из-за утраты семьи»[739]. Он все чаще пользовался услугами торговцев, но от