Ну а как лопухнулся, пытаясь наладить хорошие отношения со старообрядцами, это вообще слов нет. Численность их довольно сильно увеличилась, и к 1666-му на месте Гельмгольфской слободы возник-таки Якобштадт[14]. Причем его жители добились довольно значительных привилегий – пост бургомистра имел право занимать только славянин, а немцам и латышам запрещено было оставаться в городе на ночь[15]. Словом, Якоб подошел со всем пониманием к нуждам своих новых подданных.

Ну а я захотел упрочить отношения, да. Воспользоваться знакомством с Артамоном Матвеевым и спасти Аввакума. Причем, надо отдать должное себе, любимому, я все-таки поразмышлял, нужен ли мне этот человек. Стоит ли мешать протопопу становиться мучеником? Может, он всю жизнь к этому стремился… Однако моя человеколюбивая натура взяла верх. Благодаря налаженным связям, я знал, что относительно недавно Аввакума привезли из Мезени (где он два последних года отбывал ссылку) в Москву. За спиной у неистового протопопа уже было голодное сидение в подвалах Андроникова монастыря, ссылка в Тобольск, затем в Енисейск, а потом и вовсе в Забайкалье, где он близко познакомился с Братским острогом.

Так что начавшаяся два года назад ссылка в Мезень была Аввакуму уже не страшна. И разумеется, будучи вызванным в Москву, он в очередной раз наотрез отказывался менять свои взгляды. Дело закончилось тем, что его расстригли, прокляли (Аввакум, не растерявшись, в ответ наложил анафему на архиереев) и увезли в Пафнутьев монастырь. Повезло протопопу в том, что он пользовался большой народной поддержкой, и его расстрижение вызвало большое недовольство. Причем на разных уровнях. Даже родная жена высказала Алексею Михайловичу свое недовольство.

Собственно, Аввакума планировали подержать в монастыре примерно год, а потом снова попытаться уговорить. Однако было понятно, что вряд ли неистовый протопоп отступит от своих убеждений. И ближники нашептывали Алексею Михайловичу: дескать, почему бы милостивому царю не проявить милосердие и не ограничиться изгнанием мятежника? Пусть читает проповеди остальным еретикам и не смущает народ. Правда, забрасывая удочку на эту тему Матвееву, я не слишком рассчитывал на положительный результат. Однако Артамон Сергеевич расстарался, а Алексей Михайлович подозрительно быстро согласился. Видимо, надоело, что жена пилит, и подданные недовольство высказывают. И только после того, как Аввакум прибыл в Якобштадт, я понял причину такой явной царской милости.

Протопоп был профессиональным скандалистом. И причину для скандала он находил моментально. Старообрядцы, которые поначалу обрадовались его прибытию, довольно скоро начали выть от его энтузиазма. Ничего удивительного, если учесть, что еще до никонианской реформы Аввакум пару раз убегал от своей паствы, вздрюченной его бесконечными придирками. Ну а после того, как перенесший ссылки и мучения протопоп оказался среди своих единоверцев, его и вовсе понесло.

Зря, кстати. После того, как он начал высказываться в том духе, что «Рим давно упал и лежит невосклонно, и ляхи с ним же погибли», недовольство оратором выплеснулось за пределы Якобштадта, и однажды неистового протопопа нашли мертвым. Причем, судя по всему, смерть его не была легкой. Неизвестно, что понадобилось нападавшим от Аввакума, но на его теле было множество ножевых ранений и следы пыток. В результате недовольны были все: и староверы, и мой отец. А я понял только одно – если человек хочет стать мучеником, ему не помешаешь.

Радовало, что не все мои проекты заканчивались подобным пшиком. Удачных тоже оказалось предостаточно. Я порадовал отца не только хронометром. Глаубер в очередной раз доказал свою гениальность и выдал сразу несколько впечатляющих изобретений. Его увлечение опытами со стеклом и давние эксперименты с калиевой селитрой дали закономерный результат. Глаубер выяснил, что при нагревании смеси свинца с селитрой образуется оксид свинца желтого цвета. Ну а пустить его в работу и получить в конечном итоге хрусталь – было дело времени.

В общем-то, не так уж сильно мы обогнали историю – всего на каких-то десять лет. Но это достаточный срок, чтобы как следует заработать на открытии. Увидев результат, герцог предсказуемо организовал очередную мануфактуру, а герцогиня затеяла внеочередной бал, чтобы похвастать новинкой. Фужеры, вазочки, розетки, многоярусные подставки под фрукты… мастера расстарались вовсю, и гости оценили. Заказы посыпались как из рога изобилия. Ну а я, чтобы продвинуть новый продукт, вспомнил самые удачные изделия из хрусталя, которые видел в XXI веке, и сделал несколько набросков. Люстра прилагалась! Пусть наши мастера попробуют повторить эти шедевры, ну хотя бы частично.

Серьезному улучшению подверглись и подзорные трубы. Вещь для XVII века настолько статусная, что многие выдающиеся люди этого времени позировали для парадных портретов с этим девайсом. Самой большой проблемой оставалось качество стекла. Мало того что во время изготовления в расплав попадали угольная пыль и сажа (это решалось простым способом варки стекла в закрытых сосудах), так еще и перемешивать массу постоянно требовалось. А для этого нужна была более сложная конструкция печи, иначе снова придется столкнуться с проблемой загрязнения.

Проблему удалось решить, когда к процессу подключился Гюйгенс. Оказалось, что умелый механик, у которого не только руки нужным концом вставлены, но и воображение работает – это великая сила. Гюйгенс изобрел прием механического перемешивания расплава во время варки, круговыми движениями глиняного стержня, вертикально опущенного в стекло, которое варилось в горшках емкостью почти по 400 килограммов. Ну а Глаубер рассчитал пропорции диоксида кремния, оксида калия и оксида кальция. Причем так, что в результате получилось аж два сорта оптического стекла, отличающихся показателем преломления и дисперсией.

Словом, если у герцога еще оставались сомнения в нужности привлечения различных ученых, то у меня они исчезли окончательно. Тем более что некоторые приезжали к нам сами, без просьб и уговоров с нашей стороны. Тот же Йорген Мор, известный в будущем как математик и геометр, приехал к Гюйгенсу еще в 1662-м. А недавно к их теплой компании присоединился некий Дени Папен. Не знаю, тот самый или нет. Пока, во всяком случае, никаких паровых двигателей 19-летний молодой человек не изобретал, а благополучно учился в Университете Анже на медика. Собственно, он и приехал изучить опыт прививок от оспы. Но познакомился с Гюйгенсом и… неожиданно увлекся физикой и механикой.

Научная мысль в Митаве просто бурлила. Типография Михаила Карнала была полностью загружена выпуском различных монографий, проектов и докладов. Раскупались они, кстати, довольно быстро. И привлекали интерес других ученых с мировым именем, которые если и не стремились приехать, то с удовольствием переписывались и обменивались опытом. Обосновавшийся в Академии Ричард Лоуэр, например, активно спорил с Жаном-Батистом Дени по вопросам переливания крови. Священникам, кстати, данная идея нравилась не больше, чем намерение вскрывать трупы. Что и говорить, я тоже был не в восторге. Но лезть с отрицанием, не предложив ничего взамен, было глупо.