Марк Захарович три дня плакал над этим письмом. Напомним, автор предупредил, что новостей две, хорошая и плохая. Но дело в том, что их всегда две: «что литовцу здорово, то еврею смерть». Это в сущности одна и та же новость, рассматриваемая под двумя диаметрально противоположными углами зрения, число коих – этих палок о двух концах – бесконечно. («Юлик обрадовался и сказал: “Вот все и уладилось. Она может ехать обратно”. А я расстроилась, потому что уже настроилась, что буду учиться в этой школе и жить в интернате».)

То, что РАПП приказал долго жить (это стоит в повестке дня, докладчик тов. Трауэр), тоже означало две новости. Плохая: закрытие производственной столовой. И хорошая: открытие другой производственной столовой в другом крыле. «Я раньше всех перебежала. Из последней стала первая» – евангельское утешение для стоящих в очереди. Дескать раньше всех перебегают последние, которые по этому случаю ликовали: «Конец диктатуры РАППариата». Но фокус в том, что РАППство пало по манию царя, другими словами, талоны на питание действительны. Надо только вовремя соединить пушкинские бакенбарды с горьковскими усами, и плохая новость обернется хорошей.

О Господи Иисусе,

Возьми меня за уси,

А я тебя за бороду,

Пойдем гулять по городу, —

детский глум на лужайке под окном. Трауэр диктовал коллективное заявление («Декларацию») о самороспуске оргкомитета. Ее подпишут председатели всех секций КАПП.

– Назрело время подвести черту под деятельностью Казанской Ассоциации. Ею охвачено свыше трехсот восьмидесяти писателей. Казалось бы, огромный творческий потенциал. Тем не менее за последний год ими не было создано ни одного произведения, которое по праву являлось бы выдающимся образцом советской литературы.

Машинистка сидела спиной к окну. Голоса, доносившиеся с детской площадки через открытую фортку, его отвлекали от дикого вожделения, которое вызывала эта синяя в белую горошину спина. Стоглазый аргус платья был слеп и не мог видеть его муку. Александрина Витальевна одних лет с Саломеей Семеновной, но сулила больше терпеливого участия, будучи рабочей лошадкой, а не развращенной сучкой. У нее набрякшие старением локти. Если б он открылся ей, немолодой, битой жизнью, что б, она не стала? И то, чего ему хотелось чтоб она стала, представлялось уже в несметный раз. И выходила сказка про белого бычка, спускаемого под звук бачка. Наоборот, шум с детской площадки гасил «огонь чресел» – это уж кому что. От Петера Лорре, Гумберта Гумберта и маньяка-стенографиста с бритвой Мишаню отличало то, что его либидо законопослушно. Хотя жалко и постыдно.

Александрина Витальевна выжидающе обернулась.

– Задачи борьбы за ленинизм в литературоведении и критике в свете письма товарища Сталина коренятся в переосмыслении способов отображения действительности. Мертвое доктринерство РАПП противостоит линии партии в области литературы и искусства. С этой порочной… я сейчас, – и Трауэр на перегонки с собой скрылся за дверью (как пес вслед стремительно кинутой палке).

– С этой порочной практикой пора кончать и как можно скорей, – начал он с того, на чем кончил. Он вернулся так быстро, что мизерность справленной им нужды не оставляла сомнений. Снова под умелыми пальцами Александрины Витальевны затрещал «ремингтон», но уже холостыми. – Нужда в перестройке назрела давно. Дальше кавычки. «Рапповская дубинка» – кавычки закрылись – не различала между литературой классово враждебной, и литературой попутчиков. Такая слепота была только на руку нашим врагам. Как члены КАПП, мы с чувством глубокого удовлетворения встретили постановление ЦК «О перестройке литературно-художественных организаций». Лозунг «Пишите правду!» нашел горячий отклик в творческой среде. Мы употребим все силы на то, чтобы претворить его в жизнь. Мы отмежевываемся от культурного обскурантизма, левацкой однобокости в показе действительности и берем курс на подлинный реализм, социалистический. Вот почему мы заявляем о незамедлительном прекращении деятельности КАПП и слагаем с себя полномочия членов ее оргкомитета.

Однако на созванном в чрезвычайном порядке критическом совещании КАПП трауэровскую «Декларацию» встретили в штыки. Звонил Звонкий-Гулько и предупредил, что драмсекция, которая всегда была с Трауэром заодно, провела собственное совещание и под угрозой отзыва потребовала от своего представителя в оргкомитете не подписывать покаянное письмо. Это самоочернительство, они никогда не действовали в интересах врага. Неприемлемы и выражения «рапповская дубинка», «культурный обскурантизм».

Мириться с потерей идеологического кормила капповцы не желали и готовили путч (фонетика обязывает). К тому же в заблуждение ввела ободряющая телеграмма от Авербаха, который был отраслевым гуру, великим магистром ордена – той самой кошкой, страшней которой зверя нет. По примеру братьев своих больших, возомнивших, что не все еще потеряно (а может, так оно и было, Авербах – шурин Ягоды), оргкомитет проявил принципиальность. Случилось то, что не раз случалось, когда явившийся арестовать сам оказывается на положении арестанта. А что на дворе тридцать третий год – этого капповцы не понимали. Они явно перекупались в волнах собственного словоблудия и потому не сумели выползти на берег с другими земноводными. Вместо того чтобы подписать чистосердечное признание, заготовленное Трауэром, они вывели его из состава оргкомитета.

«Не желая создавать впечатления “организационного” фракционного выступления, они в разрозненном порядке, каждый от себя, написали в ЦК целый ряд писем, в которых отказывались подписывать “Декларацию”». Конец цитаты. Отрешенный от занимаемой должности, удовлетворявшей в человеке его духовным и физическим запросам (первым удовлетворял кабинет с Александриной Витальевной и служебным телефоном, вторым – пропуск в столовую «на втором этаже»), Трауэр тоже взялся за перо и сработал письмо в «Правду» под названием «Хочу писать правду». Его еще назовут «Хочу писать в “Правду”». Но каламбурь не каламбурь (калым бурь… не могу…), напечатанное, это письмо послужило сигналом к той очистительной буре, которую оно предрекало: «Самозванцы нахально говорят о себе “пролетарские писатели”. Рабочий класс устами своей партии уже сказал веское слово, и если понадобится, оно будет еще весомей: “Я дал тебе путевку в жизнь, я тебя ее и лишу”».

Его пером водило острое чувство обделенности цимесом с корицей и тушеным мясом, «на втором этаже» это всегда дают по вторникам, а сегодня как раз вторник. Будь сегодня «овощная среда» с ее «меню здоровье», статья «Хочу писать правду» не получилась бы такой яркой. И не знала бы жизнь Михаила Ивановича Трауэра того ослепительного одночасья, в которое из провинциального держателя талонной книжки «на второй этаж» он сделался деятелем творческой номенклатуры первого ранга или, как тогда говорили, «эрстен градес» – жильца известного дома, дачника в известном поселке и прочая и прочая.

«Он слишком ничтожен, чтобы смотреть, как будут его казнить», – сказал Селим-паша о своем евнухе. То же самое мог бы сказать Трауэр. Он слишком презирал этот синклит евнухов – бывший «оргкомитет» – чтобы упиваться их унизительным покаянием, да и не до того было. Первый реальный плод одержанной победы – телеграмма из Союзкино. Васильевский (председатель сценарной комиссии при ГУКФ) сообщал, что на сценарную заявку дан положительный ответ. Детали при встрече.