– Какие?!

– Служанка Хасеки, которая постоянно ходит за пределы гарема, сама еврейка и… Хасеки Хуррем.

– Хасеки?!

– Я должен знать, с кем связана султанша вне гарема и почему не желает раскрывать эту тайну. В Стамбуле многое говорят о ее колдовстве, не может быть неправдой все. Эта женщина колдунья, она помогает Хасеки Хуррем влиять на меня?

Амира заелозила, сейчас она могла одним словом уничтожить Хуррем, которую не любила, Киру давно пора было бы уничтожить, а не содержать столько лет щедрыми подачками, а судьба Зейнаб или Гёкче волновала кормилицу еще меньше. Но Амира вовсе не была кровожадной лгуньей, не любить Хасеки – это одно, а наводить на нее навет – совсем иное.

Помог султан. Сулейман снова впился взглядом в лицо старухи:

– Только не лгите, потому что такой грех Аллах никогда вам не простит.

Эти слова переломили сомнения Амиры, и та вздохнула:

– Нет, Повелитель, ни Хуррем, ни ее служанка ничего плохого не делают. На рынке могут болтать сколько угодно, если колдовство и есть, то только не здесь.

– Тогда в чем дело, почему Хуррем так скрывает все, что связано с этой женщиной? Кто она?

Амира сокрушенно вздохнула:

– Видно, пришло время все сказать… Это не тайна Хуррем, потому молчит, не ее тайна.

– Чья?

– Вашей матери, Повелитель. Валиде перед смертью просила Хуррем сохранить тайну и продолжить помогать Кире.

– Валиде просила Хуррем?

Такого просто не могло быть! Но Сулейман вспомнил, что болтали после смерти валиде, даже Ибрагим попытался шептать ему в уши, мол, последней, кого звала к себе валиде, была Хуррем, о чем говорили, знала только хезнедар-уста. По гарему ходили слухи, что Хуррем причастна к смерти валиде, хезнедар-уста Самира, ближайшая многолетняя служанка и наперсница Хафсы Айше, тогда сказала, что валиде просила Хуррем следить за порядком в гареме и самой не нарушать его. Почему просила ее? Потому что никого, кроме Хуррем, в тот вечер в гареме не было.

Амира тихонько хмыкнула:

– Только ошиблась валиде-султан, думала, что Хуррем тайну знает, а та не знала.

– Какую тайну? Говорите!

Кормилица что-то долго рассказывала султану, после ее ухода Сулейман так же долго сидел, уставившись на разложенные на столе камешки, молчал…

Вот в чем дело… вот почему столько лет Хуррем скрывала от него связь с этой женщиной… Он вдруг почти лукаво улыбнулся:

– И при этом сама не подозревала, что именно скрывает.

Валиде не ошиблась, выбрав именно Хуррем своей посмертной помощницей. А он так мучил свою любимую. Не лгала она, ни одного дня не лгала и ни в чем не виновата. Но объявить об этом перед всеми нельзя, это раскроет тайну, которая должна быть сокрыта. Во имя памяти валиде, во имя ее светлой памяти. Потому Хуррем решила лучше принять смерть, чем рассказать…

Хотя что она могла рассказать?

На сердце у султана стало непривычно светло, а при одной мысли о своей Хуррем он начинал улыбаться. Это называется скинуть камень с души, столько месяцев сомневался, столько было мучений, а все оказалось так просто.

Евнух бесшумно возник у двери по первому зову…

Выслушав приказание, только ниже склонил голову, на лице не отразилось ничего, словно ему сказали принести воды или шербет. Вышел, привычно отступая спиной, двери так же бесшумно закрылись.

Что за непостижимые люди! Словно вместе с мужским достоинством у них отобрано все остальное, их не видно, не слышно, но они всегда рядом, возникают из ниоткуда в нужный момент и так же исчезают. Казалось, их так много, что любой столб, подпирающий крышу, мог превратиться в нужный момент в евнуха, и цветущий куст также, и за любой дверью оказывался евнух, за любой занавесью, любым ковром…

От этого становилось не по себе. Сулейман иногда даже задумывался, каково тем, кто в гареме, ведь основное число евнухов там. Жить всегда под присмотром, зная, что все слышат и видят, любое слово может быть подслушано и передано, каково это?

Но изменить ничего нельзя, чтобы изменить, нужно просто разогнать гарем, потому султан отбрасывал такие мысли, в конце концов, обитательницы гарема привыкли к этому и неплохо себя чувствуют.

Услышав, что ей и Гёкче приказано прийти в покои Повелителя, Роксолана без сил опустилась на диван. Вот оно! Столько лет прошло, но прошлое догнало. Что она сможет сказать Повелителю? Что валиде попросила ее найти с помощью Самиры еврейку Киру, которую подозревают в колдовстве, и столько лет выплачивать ей деньги? Но ни валиде, ни Самиры уже нет на свете, а Зейнаб с Гёкче Повелитель не поверит.

Ну почему, почему за какую-то давнюю тайну валиде, содержание которой Роксолана так и не узнала, должна теперь расплачиваться она сама и ее дети?! Как доказать, что если эта еврейка и занималась колдовством, то сама Роксолана ничего общего с таким не имеет?! Женщину охватило отчаянье, любым ее промахом готовы воспользоваться даже те, кому она столько помогала, слухи распускают такие, что самой слушать страшно, Повелителю столько лет нашептывал Ибрагим, а теперь вот эта старуха, которая когда-то кормила его, новорожденного, грудью. Чем ей-то помешала Хасеки?

Гёкче опустилась перед Роксоланой на ковер:

– Госпожа, я скажу Повелителю, что это все я, что вы и понятия не имела, что я связана с этой женщиной. Я все возьму на себя.

– Нет! Скажем правду, если Повелитель поверит моим словам, то ничего не нужно брать на себя, а если не поверит, так все равно одна ты виновата или мы вместе. Пойдем.

– Вы не хотите поцеловать детей?

Страшный вопрос, он означал, что Гёкче боится не вернуться. Роксолана вдруг резко выпрямилась:

– Нет, мы ненадолго! Пойдем, нельзя заставлять Повелителя ждать.

И все-таки шла, с трудом сдерживая слезы, прямая, уверенная в своей правоте, а оттого еще более красивая. Может, и нужно было бы давно рассказать о просьбе валиде, ведь та не запрещала ничего рассказывать Повелителю? Теперь жалеть о том, что молчала, было поздно, теперь оставалось только клясться в невиновности и верить, что Повелитель примет эти клятвы.

Ой ли? В последние дни он был просто зол…

– Повелитель…

Роксолана склонилась перед султаном, стараясь не встречаться с ним взглядом. Сзади еще ниже поклонилась Гёкче.

Сулейман сделал знак, чтобы следовали за ним. Женщины подчинились, ожидая за дверью палача или хотя бы янычар или бостанджиев. Но никого не оказалось, напротив, султан подвел их к решетке, которая закрывала следующую комнату, кивнул на решетку:

– Кто это?

Первой посмотрела Роксолана. Стоявшая там женщина не была ей знакома.

– Не знаю, Повелитель.

– А ты знаешь?