Конечно же, она оказалась здесь. Выглядела старше, но еще красивее. Под глазами — маленькие складочки, которых он раньше никогда не замечал. Крошечные бугорки кожи, наводящие на мысль, что она привыкла щуриться под ветром пустыни. Она взяла его за руку, поцеловала в губы, подержала секунду в объятиях и отпустила. Он хотел сказать, что она прекрасна, что ей потрясающе идет черное, но (хоть и думал он при этом: «Какой же я кретин!») рот его бормотал что-то столь же банальное, пусть и более общепринятое. В ее идеально накрашенных глазах он не увидел ни слезинки.

Панихида была краткой, однако провели ее с удивительным вкусом. Священник был старым другом адвоката, и от его короткой, но явно искренней надгробной речи у него защипало глаза. «Старею, похоже, — подумал он. — А может, слишком много пью, вот и раскис. Будь рядом тот, кем я был лет десять назад, он бы сейчас надо мной насмехался. Надо же, со слезами слушаю, как священник читает панегирик преуспевающему адвокату».

И все же… После панихиды он поговорил с миссис Крамон. Если бы не знал ее так хорошо, подумал бы, что она чем-то закинулась. Она будто сияла, глаза были широко раскрыты, кожа так и лучилась энергией, рожденной смертью. Вдова не проливала слез. Она была в шоке — потеряла человека, который больше чем половину ее жизни был половиной ее жизни. Такое горе не каждый сумеет быстро постичь, а быстро избыть его не дано никому. Похоже на то, когда видишь, как молоток бьет по пальцу или соскользнувшее лезвие рассекает кожу и кровь выступает раньше, чем нервы сигнализируют мозгу о боли. Он подумал, что сейчас миссис Крамон в зоне затишья, плавает на спокойной маслянистой поверхности в глазу бури. На следующий день она уезжала с сестрой в Вашингтон.

— Ты позаботишься об Андреа? — спросила она у него на прощание. — Она так любила отца, а лететь со мной сейчас не может. Позаботишься?

— Если она позволит, — сказал он. — В Париже у нее кто-то есть, и она может…

— Нет, — решительно качнула головой миссис Крамон (привычку к этому жесту он замечал и у ее дочери). — Нет, у нее есть только ты. — И она сжала его руку, прежде чем сесть в «бентли» своего сына, и прошептала:

— Ты теперь у нее самый близкий человек.

Он какое-то время озадаченно стоял, потом пошел искать Андреа. Нашел за воротами, в парке; она, прислонясь к лимузину «даймлер» от похоронного бюро, закуривала ментоловый «Мор». «Не надо бы тебе курить, — сказал он, нахмурившись, — о легких подумай».

— Это я из солидарности, — с горечью ответила она, поглядев на него. — Мой старик тоже курил до последнего дня. — У нее дрожал маленький мускул на челюсти.

— Андреа, Андреа… — Он протянул к ней руку, внезапно охваченный жалостью, но Андреа отвернулась и плотней запахнула черное пальто. Он неподвижно стоял секунду-другую, думая о том, что несколько лет назад его бы уязвила такая реакция и он бы, наверное, сейчас же ушел. Наконец она бросила окурок на гравий и растерла подошвой черной туфли.

— Увези меня отсюда, малыш, — сказала она. — Подхвати меня лучом, Скотта. Где тут твой «порш»? Никак его не найду.

Они поехали на «саабе» в Галлан. Она хотела увидеть, где погиб отец, поэтому они остановились у еще не разглаженных рытвин на обочине, у еще не отремонтированной ограды. Он следил за ней в зеркальце заднего вида, а она стояла и глядела вниз, на изуродованный дерн, словно ожидала, что новая трава вырастет у нее на глазах. Она дотронулась до раненой земли, до каменной кладки и вернулась к машине, отряхивая пыль и землю с бледных наманикюренных пальцев. Она сказала, что брат за желание приехать сюда назвал ее некрофилкой. «А ты как думаешь?» «Ну что ты, — сказал он, — какая ерунда!» Они приехали в пустой выстуженный дом среди дюн, с окнами на залив.

Она повернулась и обняла его, едва они вошли в дверь. Когда он попытался ее мягко, нежно поцеловать, она с силой прижала свой рот к его рту, ее ногти впивались в его затылок, в спину через пиджак, в ягодицы через черные брюки. Он услышал всхлип и вспомнил, что еще ни разу не слышал, как она плачет. Она и сейчас не плакала — на глазах не было слез.

Она стянула пиджак с его плеч. Он решил ответить на этот эротический призыв, рожденный отчаянием и горем, и очень быстро отказался от мысли увести ее в какую-нибудь комнату поуютнее прихожей с ее сквозняком, холодными керамическими плитками пола и колючей циновкой. В этом уже не было необходимости, его тело как будто проснулось и осознало, что же происходит. Как будто он заразился от Андреа мгновенно передающейся лихорадкой. Слепая, нерассуждающая страсть охватила и его, он умирал от желания, никогда еще он не хотел ее так сильно. Они упали на коврик для ног, она притянула его к себе, не снимая пальто и платья. Для них обоих все закончилось в считаные секунды, и только после этого она заплакала.

Адвокат оставил ему свои клюшки для гольфа — красивый жест. Вдова, у которой были собственные сбережения, получила дом на Морэй-плейс. Сын унаследовал все книги по юриспруденции и две наиболее ценные картины. Остальное досталось Андреа, за исключением нескольких тысяч фунтов для детей сына, племянников и племянниц и взносов в парочку благотворительных учреждений.

У сына хватало хлопот с оформлением наследства, поэтому он и Андреа отвезли миссис Крамон в Прествик — ей предстояло ночью лететь в США. Он обнимал Андреа за худые плечи и смотрел, как самолет поднимается, разворачивается над темным Клайдом, направляется в Америку. Он не соглашался уезжать, пока самолет не исчезнет из виду, поэтому они стояли и глядели, как слабее и слабее мигают в последних лучах дня его бортовые огни. Где-то над Малл-оф-Кинтайром, уже почти скрывшись из глаз, самолет вдруг вынырнул из тени Земли в лучи закатного солнца, и засверкал его инверсионный след, восхитительно розовый на густосинем фоне. У Андреа даже захватило дух, и она хихикнула — в первый раз с тех пор, как услышала новость о смерти отца.

Он и не подозревал, что инверсионный след может проявиться так внезапно. О чем и сказал ей, когда машина катила по берегу глубокой темной реки. А еще, после недолгих колебаний, признался, как год назад пытался ехать по следу улетающего в Париж борта. Она его назвала сентиментальным дурачком и поцеловала.

Они съездили навестить его отца, а потом несколько дней колесили по стране. Возвращаться в Париж ей предстояло только через две недели, да и его не ждала никакая неотложная работа Поэтому они просто ехали куда глаза глядят, ночевали в маленьких гостиницах с полупансионом и понятия не имели, куда их черти понесут завтра. Повидали острова Малл и Скай, мыс Кейп-Рат, Инвернесс, Абердин, Данфермлин (там отдохнули вместе со Стюартом и Шоной), потом обогнули Мосты и город и двинули через Куросс и Стерлинг, мост Блайт-бридж и Пиблс к границам. В дороге отпраздновали ее день рождения, он подарил браслет из белого золота. В последний день они ехали из Джедбурга в Эдинбург, и она вдалеке увидела башню.

— Давай свернем, — предложила Андреа.

На «саабе» от трассы удалось проехать только полмили. Припарковались на узком пустом проселке, она надела кроссовки, он взял фотоаппарат. Предстояло идти через поле, а затем подниматься через кустарник и густые заросли орляка к основанию башни — широкой, поросшей травой скале. С дороги башня виделась маленькой, вблизи же оказалась громадной, массивной, — вероятно, памятник тому, как местный лэрд решил в начале прошлого столетия проблему безработицы. А заодно, возможно, монумент, посвященный какому-то конкретному человеку и какой-то конкретной битве.