Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Один своим палашом отодвинул куст, с тоской заглянул под него.
— Allo, allo? — позвал он. — Robert?
— Il disparu! — сказал другой.
— Il — s’est evanoui!
— Le cheval, l’armament, les plumes — tout d’un coup!
— Poof!
— Helas!
Они увидели Элмера с семьей.
— Hien! — окликнул его один из них. — Avez-vous vue Robert?
— Роберта Ужасного? — переспросил Элмер.
— Oui.
— Извините, — ответил Элмер. — В глаза его не видал.
— Eh?
— Je n’ai vu pas ni peau ni cheveux de lui, — перевел Элмер.
Нормандцы снова в растерянности посмотрели друг на друга.
— Helas!
— Zut!
И они медленно направились к лесу.
— Allo, allo, allo?
— Hien! Robert? Allo?
— Отец! Послушай! — взволновался Этельберт.
— Тш-ш-ш, — мягко осадил его Элмер. — Я разговариваю с твоей мамой.
— Это как ваша дурацкая ловушка для единорога, — заявила Айви. — Тоже никогда не понимала. Я, конечно, к этой ловушке относилась терпеливо. Слова никогда не сказала. А сейчас скажу.
— Говори, — велел Элмер.
— От этой ловушки проку — чистый ноль, — сказала Айви.
В краешках глаз у Элмера появилась влага. Прутики, царапина в земле, воображение сына — все это красноречиво говорило о жизни Элмера, которой было суждено вот-вот закончиться.
— Да и единороги в наших краях не водятся, — гордая собственными познаниями, заявила Айви.
— Знаю, — сказал Элмер. — И Этельберт знает.
— А что тебя повесят — так никому от этого лучше не станет, — добавила Айви.
— Знаю. И Этельберт знает тоже, — повторил Элмер.
— Может, самая тупая — это я, — сказала Айви.
Элмер вдруг ощутил весь ужас, все одиночество и предстоящую боль — цену, которую придется заплатить за его идеальный поступок, за глоток из холодного и чистого родника. Эта цена была хуже любого стыда.
Элмер глотнул. Шея его заныла в том месте, где на ней сомкнется петля.
— Айви, милая моя! — воскликнул он. — Что ты — самая тупая, можешь не сомневаться.
Ночью Элмер молился: пусть у Айви будет новый муж, пусть Этельберт растет смельчаком, а сам он, приняв милосердную смерть, пусть попадет в рай. Уже завтра.
— Аминь, — сказал Элмер.
— Может, хоть притворишься, что собираешь налоги? — предложила Айви.
— А налоги тоже будут притворные? — усмехнулся Элмер.
— Ну, побудь сборщиком налогов хоть какое-то время, — настаивала Айви.
— Какое-то время — чтобы меня все возненавидели, и за дело. Тогда уж можно вешаться.
— Всегда есть надежда, — заметила Айви. Нос ее покраснел.
— Айви, — прервал ее Элмер.
— М-м-м?
— Айви, насчет синего платья, прошитого золотыми крестиками, я понимаю. Я не против, чтобы оно у тебя было.
— И тебе с Этельбертом на штаны бы хватило, — подхватила Айви. — Я же не только о себе думаю.
— Айви, пойми, то, что я делаю, — объяснил Элмер, — куда важнее лошадиной попоны.
— В этом и есть моя беда, — призналась Айви. — Лучше этой попоны ничего представить себе не могу.
— Я тоже, — согласился Элмер. — Но такие вещи есть. Должны быть. — Он грустно улыбнулся. — Так или иначе, именно ради них я завтра буду отплясывать на ветру, когда меня повесят.
— Скорее бы Этельберт вернулся, — забеспокоилась Айви. — В такую минуту мы должны быть вместе.
— Он пошел проверить ловушку, — объяснил Элмер. — Жизнь продолжается.
— Я довольна, что нормандцы все-таки уехали домой, — сказала Айви. — А то уж боялась, что от их allo, hien, helas, zut и poof умом тронусь. Небось нашли своего Роберта Ужасного.
— И предрешили мою судьбу. — Элмер вздохнул. — Пойду поищу Этельберта. Вывести сына из леса — для последнего вечера на земле занятия достойнее не придумаешь.
Элмер вышел в бледно-голубой мир — в небе висела половинка луны. Он направился по тропке, проложенной Этельбертом, и добрался до высокой и черной стены леса.
— Этельберт! — позвал он.
Ответа не было.
Элмер шагнул сквозь стену леса. Ветки хлестнули его по лицу, низкие кустики вцепились в ноги.
— Этельберт!
Откликнулась только виселица. Цепи лязгнули, и скелет с грохотом рухнул на землю. На восемнадцати дугах теперь висело только семнадцать трупов. Одно место было вакантно.
Элмер не на шутку заволновался: где же Этельберт? Он пробивал себе дорогу все глубже и глубже в лес. Наконец добрался до просеки и, запыхавшись, вытер испарину. Капли пота жалом кололи глаза.
— Этельберт!
— Отец? — отозвался Этельберт откуда-то из чащи. — Иди сюда и помоги мне.
Элмер пошел на звук, выставив руки вперед.
В кромешной тьме Этельберт схватил отца за руку.
— Осторожно! — предупредил мальчик. — Еще один шаг — и попадешь в ловушку.
— О-о, — произнес Элмер. — Значит, пронесло. — Чтобы доставить сыну удовольствие, он изобразил испуг. — Это же надо!
Этельберт потянул руку отца вниз и прижал ее к чему-то, лежавшему на земле.
На ощупь Элмеру показалось, что это большой молодой зверь — мертвый. Он опустился на колени.
— Олень! — сказал он.
Голос его вернулся к нему, словно из недр земли.
— Олень, олень, олень.
— Целый час вытаскивал его из ловушки, — сказал Этельберт.
— Ловушки, ловушки, ловушки, — повторило эхо.
— В самом деле? — удивился Элмер. — Боже правый! Я и думать не думал, что ловушка такая хорошая.
— Хорошая, хорошая, хорошая, — откликнулось эхо.
— Ты и вполовину правды не знаешь, — сказал Этельберт.
— Не знаешь, не знаешь, не знаешь, — вторило эхо.
— А эхо-то откуда? — спросил Элмер.
— Откуда, откуда, откуда? — отозвалось эхо.
— Оттуда, — ответил Этельберт. — Из ловушки.
Элмер отпрянул — голос Этельберта доносился из огромной дыры перед ним, из земных глубин, словно из врат ада.
— Ловушка, ловушка, ловушка.
— Это выкопал ты? — спросил потрясенный Элмер.
— Это выкопал Бог, — ответил Этельберт. — Яма ведет в пещеру.
Элмер обмяк и распростерся на простыне леса. Голову он пристроил на остывающем и твердеющем крупе оленя. В густоте зеленого сплетения наверху была лишь одна прореха. Через нее струился свет одинокой звезды. Она светила Элмеру радугой, потому что он