Применительно же к Белостоку и его окрестностям, после окончания войны вновь отошедшим к Польше, имеется уникальная документация — том по Ломжинскому воеводству в составе малотиражной (всего 180 экз.!) ротапринтной серии Главной комиссии по расследованию гитлеровских преступлений в Польше и Института народной памяти, предназначенной сугубо для внутреннего пользования.[99]Издания серии подготовлены на базе опросов бургомистров всех населенных мест Польши относительно любых деяний немецких оккупантов. Июнем 1941 года, в частности, датированы расстрелы 116 евреев в местечке Гонядж (Goniadz), а также многочисленные немассовые расстрелы евреев в других городах и селах воеводства. Существенно, что в роли палачей в этом источнике фигурируют различные силы — и гестапо, и жандармерия, и полиция безопасности, и АК, и вермахт.

Все это заставляет еще раз вернуться к проблеме хронологического начала Холокоста. Ведь до сих пор принято считать, что геноцид евреев как политическая задача впервые был озвучен только в конце января 1942 года, на конференции в Ваннзее. К. Герлах датирует это же самое декабрем 1941 года (первоначальным временем, когда должна была состояться встреча в Ваннзее), а К. Браунинг — сентябрем 1941 года, увязывая это решение с началом массовых расстрелов гражданского еврейского населения на оккупированной территории СССР. Так что же — и начало Холокоста в таком случае следовало бы датировать сентябрем, декабрем 1941 года или даже февралем 1942 года?

Но как же тогда с уже убитыми к этому времени десятками и сотнями тысяч советских евреев — военнопленных и гражданских? Разве это — еще не Холокост? Неужели все это акты самодеятельности или оплошности подчиненных?

Конечно же, это — Холокост, или, точнее, его самая первая стадия.[100]И невозможно себе представить, что, будучи одной из постоянных в разговорах Гитлера с его ближним кругом, эта тема, а равно и подготовка, и «старт» систематического народоубийства не оставили после себя документальных или мемуарных следов. По версии А. Штрайма, прямой приказ об уничтожении евреев был принят всего лишь за несколько дней до нападения на СССР, причем приказ этот, во избежание огласки, был отдан Гитлером устно и спущен вниз — тоже устным способом — через Гиммлера и Гейдриха.[101]Так, согласно П. Лонгериху, Гейдрих буквально за несколько дней до 22 июня издал устный приказ об убийстве всех коммунистических функционеров и всех евреев на партийных и государственных должностях.

Формой документации этих утверждений являются, в основном, свидетельские показания тех, кто служил тут промежуточными или конечными звеньями. Показания эти были сняты, в основном, в ходе подготовки послевоенных процессов над ними как над нацистскими преступниками. Они, несомненно, являлись частью выработанной ими самими и их адвокатами оправдательной стратегии, нацеленной на юридическую квалификацию народоубийства как элементарного исполнения приказа вышестоящих руководителей в ситуации войны. Однако впоследствии некоторые из них отказались от своих показаний, особенно в части датировки, — как бы перекладывая тем самым дату отдачи такого приказа на более поздний период.[102]

Однако есть и другие, вполне основательные и откровенные источники косвенной документации этой проблемы. Это прежде всего обширные и обстоятельные «Сообщения о событиях в СССР» («Erreignismeldungen UdSSR») — сводные текущие отчеты о деятельности «айнзатцгрупп» (АГ) и «айнзатцкомманд» (АК),[103]а также британские расшифровки радиоперехватов немецких донесений, сделанные на разных этапах войны.

Согласно П. Лонгериху, анализ «Сообщений о событиях в СССР» позволяет выделить следующие две стадии: доклады первых шести недель войны были посвящены исключительно еврейским погромам, инспирированным АГ, но проходившим без прямого немецкого участия,[104]а также массовым расстрелам мирного населения, большую часть жертв которых при этом составляли евреи-мужчины, при этом вовсе не занимавшие каких-либо государственных или партийных постов (тут следует сделать маленькую оговорку о том, что хронологически первые убийства евреев на территории СССР происходили, как правило, без прямого участия АГ и АК еще и потому, что они прибыли на места своей деятельности только в конце июня[105]). Вторая фаза, по Лонгериху, отличается от первой лишь тем, что с августа 1941 года расстреливать начали не только евреев, но и евреек и еврейских детей.[106]

Тем самым никакой прямой связи между «функцией» жертв в советском государстве и их уничтожением не было: на практике срабатывала одна только «привязка» — национальная принадлежность жертв! И это дает П. Лонгериху (а вслед за ним и нам) серьезные основания полагать, что все разговоры о евреях-функционерах, включая и «Приказ о комиссарах» от 6 июня, не более чем ширма для куда более радикального устного приказа, с самого начала предусматривавшего ликвидацию евреев в целом (и поначалу, возможно, ограниченную лишь евреями мужского пола).

Не забудем и то — впрочем, достаточно малоизвестное — обстоятельство, что даже среди советских моряков торгового флота — выходцев из балтийских стран, интернированных тотчас же после (а иногда и до!) объявления войны 22 июня, проводилась своего рода «селекция»: матросов-евреев обособляли и снимали с судов, тогда как неевреев оставляли на месте.[107]

Коль скоро это справедливо для мирного еврейского населения, то тем более это очевидно и для евреев — военнослужащих Красной Армии. Все они однозначно подлежали ликвидации, и для этого не нужно было дожидаться ни прибытия айнзатцкомманд, ни боевых приказов Гейдриха, которые, в действительности, не более чем упорядочивали этот процесс. Первыми из числа советских евреев соприкоснувшись с вермахтом и СС (при сдаче в плен или вскоре после этого), именно советские военнопленные-евреи стали первыми по времени жертвами Холокоста в СССР.