пырнуть его ботинком. Не припомню такого. Коленом била в бок, но под ботинок я не попадал. На колене тоже лезвие у нее что ли? Радиоактивный шторм, а не баба. Смертельное оружие. Кто ж она такая? Разорвало ее там на горе? Не верю. Точно умудрилась смыться от наших. Помогает ей тут кто-то. Не может она так долго прятаться без помощи. Ведь сама за мной шла, не скрывалась. Уверена была, что двоих одолеет. Ах, Рейма меня спас. Прилипло крепко. Придется резко рвать. И раз! И два! Давай! Угля мне в рот! Клять! Оленье дерьмо! Больно…

С трудом отодрал прилипшую намертво к коже ткань рубахи. Понял, что как всегда — нет плохого без хорошего. От резкой боли в ране, прошла тупая боль в голове и животе. В глазах прояснилось. Скомкав испорченную рубаху, психанув, швырнул ее в дальний угол за кровать. Сел на стул и полез в ящик стола, где среди всякой мелочевки нашел несколько бывших в употреблении хирургических игл. Скептически оглядев их, выбрал длинную, миллиметров сорок, изогнутую режущую иглу. Встал и на кухонной полочке высмотрел стакан почище, большую бутыль с вонючим самогоном, который как-то неудачно сварила Тина. Пить эту партию было невозможно, и он использовал ее для дезинфекции ран и чистки ствола пистолета. В стакан кинул иглу и залил самогонкой. Потом плеснул из бутылки на ладонь и, задержав дыхание, пришлепнул ладонь к ране на боку.

— Клять! Елкой драть меня в..!

Боль была такой сильной, что голова закружилась. Преодолев приступ слабости, отнял ладонь от раны и, подняв правую руку вверх, попытался осмотреть порез.

— Глубину хрен поймешь, — от того, что заговорил вслух, было не так страшно и одиноко, — как тут я сам зашью-то? Левой рукой? Даже зеркала у меня нет. Поперез. Теперь у меня есть поперез, — он усмехнулся.

Сунул указательный палец левой руки в рану, попытался понять, насколько был глубоким порез, и нет ли там посторонних предметов. Выковырял сгусток свернувшейся крови и шмякнул черную блямбу на стол. Боли больше не чувствовал, только саднило и щипало. Ополоснул руки самогоном и, придвинув лампу ближе к ящику стола, отрыл зеленый пакетик с шовным материалом «Поликон № 0»10. Пальцами вытянул оттуда сантиметров двадцать нитки и с трудом, щурясь на лампу, зарядил в иглу без помощи иглодержателя. По боку текло горячее. Оглянулся. Кот, насупившись, сидел на столике. Усы торчат в стороны как антенны. Нервничает. Пахнет кровью человека.

Покрутившись на стуле, увидел обрывки ветоши, которой протирал оружие и, смочив ее в самогоне, промокнул кровь на ране. Промучившись минут двадцать, сделал пять корявых стежков, как ему наивному казалось, по Пиковскому. Чередуя один в мягкие ткани, один через кожу. Вот тут уже было больно так, что стонал сквозь стиснутые зубы. Откусил кусок уса и долго отплевывался от волос во рту, чередуя стежки, маты и плевки. Несколько раз от напряжения и неудобной позы сводило левую косую мышцу живота. Двадцать раз проклял себя, что взялся зашивать сам, а не пошел к Ветеринару. Там зашили бы лучше, быстрее, обезболили. Справившись с последним узлом, кинул иглу в стакан с самогоном и упал на кровать. Во время операции Кот сидел на столике и сверкал на него глазами, молча осуждая легкомыслие. Уши дергались в разные стороны. Запахи, шедшие сегодня от человека, ему не нравились.

— Иди ко мне дурачок, — повернув к Коту голову, проговорил Шериф, — иди ко мне. Помякоси, как ты любишь. Как ты медведя того шугнул, а? Сам небось от ужаса дрожал, а лез на такую громадину. Мне бы твою смелость, парень. Или это сон был? Все равно ты красавчик. Красавчик мой, хороший мальчик. Люблю тебя как… Как же я тебя люблю…

Кот недоверчиво слушал похвалы от человека, и хвост нервно стучал по старому ящику из-под патронов. Уши дернулись в сторону приоткрытого окна. Чувство, что на него смотрят из темноты, резануло по той дряни, что находится в черепе. Он свалился с кровати и, перекатившись по полу, дотянулся до валявшейся около печки портупеи. «Стрижа» в кобуре не было, и он выдернул нож из ножен. Затих на несколько секунд на полу, изо всех сил напрягая слух. Кот сидел под кроватью между старым чемоданом набитым шмотьем и самодельным ящиком из обрезок досок с какой-то мелочевкой и всячиной. Глаза круглые, в них тревога. Больше испугался резкого прыжка человека, чем шума за окном. Какого ляда у меня все время кто-то под окнами по ночам шарахается? Заколотить его нахрен надо. Ей богу заколочу! В дверь громко постучали.

— Егор, открой, — жесткий и ласковый голос Майора.

Шериф перевернулся на спину и раскинул руки в стороны, ойкнув от боли в ране. Стукнулся головой о доски пола.

— Я занят!

— Чем занят? Как всегда развлекаешься, валяясь на полу?

— Да клять вас всех! Извращенцы. Всё время подглядываете все за мной в окно!

— Занавески повесь. Открывай.

Шериф с трудом встал, сначала на карачки. Потом, как гордый волк, добрался в такой позе до дверей. И, правда, занавески простое и правильно решение этой проблемы. Как сам не дотумкал. Кстати, а куда они делись? Раньше были какие-то…

— Погоди, я не одет.

— Накраситься не забудь.

Майор кошачьим шагом вошел в его домик. Огляделся и, скорчив тонкие губы, бросил:

— Печку затопи.

— В такую жару? Я и так весь мокрый.

— Это приказ. Топи печку.

— Я не подчиняюсь приказам вашего ведомства.

— В данный момент мы на осадном положении, объявлен комендантский час, так что подчиняешься. Учи устав, телепень.

— Отлично! Может, еще и наряд вкатишь?

— Да затопи ты клятую печку, Егор! Ну что все время рогом упираешься в воздух?

— Фиг тебе, а не печка.

Шериф тяжело вздохнул и, стараясь не поворачиваться к Майору залитой кровью стороной, бочком протиснулся к шкафчику и выудил оттуда чистую форменную рубаху. Торопливо натянул ее, пока Майор шебуршился около печки.

— Свинарник у тебя Егор. Самогоном воняет. Шмотки разбросаны, оружие на полу. Совсем опустился ниже уровня поверхности земли. К сведению, хотя ты и не интересуешься, Элла очнулась. Хотел отвести ее домой, но, как и ты уперлась и потащилась в ваш Офис. Брок еще спит под наркотой.

— А Рейма? — С надеждой в голосе спросил Шериф. А вдруг приснилось?

— Рейму лазутчица ударила куском арматуры в горло, пробила насквозь. Умер мгновенно. Сегодня похороним всех троих. Игнат Венегдиктович уже не может их больше держать у себя.

Майор по-хозяйски сам затопил печку и напихал в нее дров так, что дверка еле закрылась.