Голова парня по имени Тхапч разлетелась кровавыми ошмётками, а мгновение спустя, ещё одного подземельца, стоявшего рядом, просто разорвало. Лалтхи обдало волной кровавых брызг. Где находился древний, определить было невозможно, голос словно бы доносился отовсюду сразу, или просто такой эффект создавало то, что он отражался от стен зала. Подземельцы заметались, но поздно, смерть стремительно настигала их. Не прошло и минуты, как почти никого из них не осталось. Тут древний заговорил снова:

— О, красотка, и ты здесь, какая встреча… — теперь в голосе древнего не осталось и тени издёвки, скорее в нем слышалось облегчение, что ли.

В живых к тому времени остался только тот с рожей преступника. Кажется, его звали Шоркхом. Он, вдруг, упал на колени и запричитал:

— Не убивайте меня, пожалуйста, я не виноват, не убив… — вот интересно, он больше не ругался и вообще вёл себя как-то совсем по детски. Вдруг он вскочил и бросился куда-то к стене. Кажется, он пытался ударить воздух используя карабин, как дубину, но оттуда, куда он пытался ударить внезапно вырос язык белого пламени, пробивший грудь подземельца. Одежда загорелась на нём, и он замертво рухнул, там где стоял.

Лалтхи, не дожидаясь продолжения этого кошмара рванулась к выходу. Бежала она, что есть сил, вдруг, повинуясь неясному наитию, она остановилась, обернулась и увидела, что все те, кто, как мешки, валялся на полу встали. Они пришли в себя, но двигались как-то странно, словно куклы, которых дёргают за нитки, привязанные к их руками и ногам. Мгновение и в зале образовалась толпа, ринувшаяся к ней, на ходу они подхватывали карабины и начинали стрелять куда-то в стену, в стороне от Лалтхи. Часть из них тут же падали, кажется, древний пустил в ход своё оглушающее оружие. Основная часть толпы бежала к дальней стене, а небольшая группа явно рванула к искательнице. Лалтхи вдруг снова почувствовала тяжесть в теле и как-то завороженно стала наблюдать за приближающейся группой солдат.

— Ра-аз, два-а, три-и, четыре-е, пять! Я! Иду! Тебя! Искать! Го-оспо-оди-ин, го-ос-поди-ину-ушка? ты где? — древний снова издевался. Несколько секунд спустя, сверху из-под потолка раздался его громкий смех. Очень неприятный смех.

Лалтхи замерла, глядя на происходящее безумие, и тут же её схватили, выворачивая руки за спину, она закричала и тут же, державший её, солдат рухнул без сознания. Несколько, стоявших рядом, повалились вслед за ним. Тут же на них налетели ещё несколько запнулись и упали. Они копошились, пытаясь встать, но не прошло и тридцатьвторой доли часа, как они затихли, оглушённые оружием древнего.

Она поднялась, ощущая нечто странное, словно что-то очень плохое приближалось, или должно было сейчас случиться и, вдруг, время для неё, словно бы замерло. Сейчас, она чётко видела, как откуда-то из толпы вертикально вверх вылетел сноп странных толи штырей, толи прямых палок. Мгновение они держались вместе, а потом, осыпав всё вокруг пылью, устремились в разные стороны, бешено мечась в воздухе, словно ополоумев. Часть из них вдруг резко повернула вниз и начала, втыкаясь в людей, взрываться. В стороны летели кровавые брызги и ошмётки плоти. Один из стержней стремительно летел к ней, и в этот момент она вдруг почувствовала, как древний что-то сделал. Все штыри разом рванулись к дальней стене. Сейчас она могла почти видеть там размазанную четырехрукую фигуру в странной броне к которой неслись все оставшиеся стержни. Часть из них взорвалась, словно бы, нарвавшись на невидимый купол, но некоторые пробили его и, мечась в сумасшедшем танце, начали жалить древнего. Вся стена оделась разрывами. В стороны, кувыркаясь летели осколки камня. Мгновение спустя древний рухнул на пол, словно изломанная кукла, лишившаяся своих ниток. Лалтхи отчетливо почувствовала, как стремительное, но всё же ровное биение жизни в нём обращается в беспорядочный трепет — древний умер. УМЕР. Здесь, сейчас, перед ней, из-за неё…

В голове девушки билась страшная мысль — "Он пожертвовал собой ради меня". Она не видела его лица перед смертью, она его не чувствовала, как обычно чувствовала, близко находящихся людей, и всё равно почему-то ей стало больно. Она видела столько смерти и страданий, что, казалась, должна была уже привыкнуть, но не могла. Эта сцена будила в ней память, невыносимую память, которую она изо всех сил прятала, так глубоко в себе, как только удавалось. Перед её глазами стояло лицо старого солдата Шхлоя с каким-то детским удивлением смотревшего на неё, перед тем, как он кулём повалился, прикрывая собой от пуль западян. Ей снова было, как тогда, невыносимо больно. Нет, это была не телесная боль, больно было внутри. "Подарок!" — подумала она. "Ведь Шхлой тоже сделал мне подарок, он подарил мне револьвер". Все эти годы он верой и правдой защищал её. Не прошло и трёх дней, как древний оставил ей в подарок кулон, чтобы тот защитил её ото зла и он на самом деле работал. Ещё и как работал. Чжойл, со всей его силой, ничего не мог с ним поделать. Она закачалась, до боли сжав кулаки. Это всё из-за неё, из-за её проклятого дара… Они его ценят, о, как они ценят. Она эффективная боевая единица, а не человек. Всем плевать на Лалтхи, разве что учитель и Шхлой относились к ней хорошо и, как бы это не безумно звучало древний. Они до последнего защищали её и её проклятый дар. Не в силах двинуться она замерла, глядя на древнего, лежащего на полу изломанной, изуродованной куклой. Он лежал навзничь. Забрало разбилось и из кровавого месива, в которое превратилось лицо торчали крупные осколки стекла, на которых мерцали странные символы. Его нижняя левая рука неестественно торчала вверх и вбок.

Вдруг кто-то схватил её за плечо и с силой повернул в сторону. Это был Чжойл. Сейчас с него слетело все его очарование, перед ей был не мужчина, о котором вздыхала добрая половина воспитанниц круга, а отвратительный подонок. Лицо его был исковеркано дикой злобой и чем-то ещё. Лалтхи не было страшно, ей почему-то стало от него противно, словно она оказалась рядом с чем-то вонючим.

— Дай мне это сюда — прорычал он и, прежде чем девушка успела хоть что-то сделать, сунул руку ей за ворот формы, вытаскивая за цепочку, подаренный древним кулон. Мгновение на лице его отражалось злое торжество, а потом он заорал, как умалишённый пытаясь стрясти украшение со своей ладони. Уже сбросив его, он всё равно продолжал кричать, баюкая свою руку, а в воздухе разливался омерзительный запах горелой плоти.