Уперев руки в бока, «молодая Марена» остановилась напротив и окинула Дивляну пристальным оценивающим взглядом. Одной рукой прижав к себе Предславу, другой Дивляна невольно схватилась за «глаз Ильмеря», самый дорогой свой оберег — сине-голубую стеклянную бусину с белыми глазками, привезенную с родины. Все ее силы сейчас сосредоточились на том, чтобы устоять на ногах. Да, Незвана тоже ее узнала. И она знала заранее, кого ей предстоит здесь повстречать.

— Не ждала поди, краса несказанная? — почти приветливо произнесла волхва, но от звука ее голоса у Дивляны волосы шевельнулись под повоем.

— Да уж, думала, на этом свете не повстречаемся больше! — почти с вызовом ответила она, давая понять, что эта встреча ее никак не радует.

— Хороша! — выразительно и насмешливо протянула Незвана, пронизывая ее взглядом. — Огнедева! В три копны! Здорова, как корова, богата, как земля, плодлива, как свинья!

— Да что ты к ней привязалась? — Борислав махнул рукой, будто отгонял муху. — Не видишь, устала женщина, всю ночь не спала, да еще тяжесть такую таскает. Потом поговорите. Пойдем, матушка.

Он взял Дивляну за руку и повел за собой по тропе вверх, туда, где виднелись дерновые крыши земляных изб. Она шла за ним, ведя Предславу, но все еще чувствовала на своей спине недобрый взгляд волхвы. Эта встреча так потрясла ее, что она почти забыла про все остальное. Откуда она тут взялась? Та, что, казалось, растаяла, исчезла в густых лесах между Ловатью и верхним Днепром, — в такой дали, будто на Том Свете! Как она очутилась здесь?! Только злая судьба самой Дивляны могла ее принести ей на гóре. Будто мало было у нее других бед! И Незвана вроде бы хорошо знакома с Бориславом. Уж не она ли… О чуры! Дивляна вспомнила смутные слухи о том, будто у деревлянских князей завелась какая-то колдунья… и давно, уже года три назад, как Елинь Святославна говорила. Выходит, это и есть она, Незвана? Но почему она покинула Станислава смолянского, своего брата? На эти вопросы у Дивляны не было ответа, но она понимала, что присутствие здесь «молодой Марены» делает ее положение еще тяжелее. Знал ли Аскольд, куда и к кому он отправляет свою жену и детей?

Измученная бессонной ночью, дорогой, изумленная и встревоженная, мало что понимающая, Дивляна едва брела по крутой тропе, так что даже сильный Борислав пыхтел, втаскивая ее за собой с уступа на уступ.

Отдыхали недолго: их покормили кашей, дали поспать на хозяйской лежанке, покрытой овчинами, потом снова повезли. Перед этим к Дивляне подошел проститься Живень.

— Прости, если что, матушка, — сказал он, не глядя ей в глаза. — Я ведь не сам, понимаешь, не своей волей… Князь решил, а мое дело исполнять…

— Да будут с тобой чуры, — без обиды отпустила его Дивляна. — Князю от нас кланяйся.

Она заметила и другого человека, который садился в лодью с Живенем и его кметями: рослый, худощавый мужчина, по годам примерно ровесник Аскольду или чуть младше. По описанию и по тому, что перед расставанием они с Бориславом обнялись, она догадалась, что это, должно быть, князь Доброгнев, старший сын Мстислава. Ну да, это обмен заложниками, и Доброгнев едет к Аскольду, как она сама едет к Мстиславу… Кто бы мог подумать? Кто бы догадался, что злейшие враги, полянский и деревлянский князья, вручат друг другу самое дорогое, что у них есть, — своих детей и наследников? И впервые она серьезно задумалась над тем, что же происходит, что заставило их это сделать? Какая опасность над ними нависла, что они решились на такое, ради чего забыли старинную и неискоренимую вражду? Неужели все это из-за похода с севера ее свояков? Дивляне трудно было увидеть врагов в мужьях сестер, но для Аскольда они и есть враги! И опасность в его глазах настолько велика, что из-за нее он нашел в себе силы примириться даже с Мстиславом деревлянским!

Лодья с Доброгневом и Аскольдовыми кметями ушла вниз по Днепру, к Киеву, а Дивляну повезли вверх по реке. Они еще раз переночевали в какой-то прибрежной веси, а на следующий день, ближе к вечеру, вышли в Припять. Наутро лодьи вошли в ее приток, Ужу, и путь вверх по ней продолжался еще три дня. По берегам тянулся лес — сосновые боры, березовые рощи, дубы, грабы, ольха у воды. Часто попадались огромные валуны, и почти всегда Дивляна замечала на них подношения — то каравай, завернутый в рушник, то горшочек с еще каким-то угощением, то голову жертвенного барашка.

Попадались веси. Во время ночлега Дивляна ловила на себе любопытные взгляды местных жителей — деревлян не меньше, чем ее саму, изумляло то, что к ним приехала киевская княгиня, да еще с детьми, с двумя, можно сказать! Но ее положение внушало сочувствие, и женщины старались ей услужить. Кроме названия, племя деревлян почти ничем не отличалось от полян — тот же выговор, тот же обиход, только сочетание цветов на женских поневах и сороках было немного другим. Те же глиняные или сложенные из камня небольшие печки в углах жилых построек, где полуземляночных, где наземных. То же скромное убранство, маленькие проволочные заушницы, изредка с парой надетых на них стеклянных бусинок — белых, желтых, синих, — украшали головы девушек и женщин.

И вот на исходе третьего дня пути по Уже Дивляна наконец увидела город, о котором немало слышала за время жизни в Киеве, — Коростень, уже несколько веков бывший и собратом, и соперником столицы полян. Гранитные валуны и выступы, которые она видела вдоль берегов Ужи, здесь словно выросли, вознеслись к небу высокими каменными кручами, а на вершине их стоял город.

— Вот Святая гора, а вот и сам Коростень! — Борислав с гордостью показал ей на гранитные кручи, увенчанные валом и частоколом не хуже киевского. — А там, дальше, еще села. Тут не меньше людей, чем в Киеве вашем. А то и поболе будет.

Дивляна осматривалась и находила, что здесь красиво. Ужа, быстрая река с прозрачными струями, бежала меж гранитных лбов и напоминала речки ее северной родины, где каменистые берега были усеяны россыпями пестрых камешков. Как и в Киеве, населены были несколько расположенных поблизости друг от друга возвышенностей. Святая гора, высоко вознесшаяся над рекой, окруженная болотом и протокой, была, как ясно из названия, старинным священным местом — испокон веков, сколько люди помнили, там располагалось святилище, сейчас, как и многие такие же, опоясанное двойным кольцом вала, поверх которого по велик-дням разжигались огни. На одной из гор по соседству виднелись соломенные и дерновые крыши, беленые стены изб, а на третьей, все на том же правом берегу, за валом и высоким частоколом прятался княжий двор. Внизу, под кручами, здесь и там виднелись разбросанные избы и дворики, как и в Киеве, на полосках земли среди каменных выступов зеленели огороды, засаженные морковью, репой, капустой, луком. Жальник, примыкавший к Святой горе, был весьма обширным, показывая, что эта местность густо населена уже в течение долгого времени.

Река, журчащая среди крупных серых валунов, отражающая чистое небо и слегка затененная деревьями по берегам, казалась пронзительно-синей. Так же, как и везде, мальчишки валялись на нагретых солнцем больших камнях, удили рыбу, даже купались, хотя срок давно прошел, но когда и где мальчишек пугала холодная вода, особенно если солнце припекает еще совсем по-летнему? Дивляна смотрела на них, чувствуя тепло в сердце и держа руку на животе, и само собой думалось: лет через шесть-семь и ее мальчик будет вот точно так же скакать по камням, прыгать в воду, бросать камешки… Она уже видела его — такого красивого, светловолосого, бойкого и веселого… И тут же сердце пронзила тревога. Что с ними со всеми будет через семь лет? Как можно мечтать о том, что будет через семь лет, когда она не знает, что станется с ней и ее детьми завтра или через день? Как бы ни был любезен с ней Борислав и как бы ни заверял в своем родственном расположении и благодарности, она не забыла, что очутилась совсем одна, без защиты и опоры, в самом сердце деревлянской земли, в полной власти заклятых врагов своего рода.