Гилфа долго лежал на земле. Он не надеялся на быструю смерть. Он не боялся боли, но боялся исчезновения.

Он нащупал что-то вросшее в скалу и понял, что это череп с еще сохранившимися зубами. «Вот и я лежу здесь, кости среди костей», — подумал Гилфа. Он замерз, хотя и не так сильно, как там, в горах, и хотел пить. Внизу была вода, он не сомневался, и мысль об этом приободрила его. Он немного подождет, а потом соберет землю и камни, что нападали сюда, когда копали эту яму, соскребет землю со стен, сделает горку и, встав на нее, отодвинет плиту.

Она была большая и тяжелая, одному ее не сдвинуть, но, может быть, он немного обкопает ее вокруг, сделает… Что? Что- нибудь. Нет, ничего. Словно могильная пыль, на него нахлынуло черное отчаяние. Он никогда не выберется, никогда не выйдет на свободу, умрет смертью труса и попадет прямо в Хель или в землю мертвых, куда попадают больные и увечные, а еще женщины… И он не разделит с Одином чашу меда и вечную жизнь воина.

Глупые мысли. Что, если Хель такое же место, как и это? Что, если Хель — это не смерть, а вечная жизнь в темной могиле? Гилфа немного поплакал, а потом отбросил все сомнения.

Смелые люди не сидят сложа руки, они действуют — так говорил отец. Пока другие стоят в нерешительности, они принимаются за дело. Но в таком месте всякий был бы смелым. Находясь здесь, испытываешь единственное желание — выбраться, и внутренний голос молит об одном: действуй! Гилфа начал строить свою горку, выковыривая замерзшими руками куски земли и камни, не обращая внимания на боль в плече. Ковыряя стену, он даже боялся, что обрушит потолок. Он набрал, сколько мог набрать, не отходя далеко, чтобы не потеряться, и скрепил все влажной грязью. Наконец, осторожно опираясь на стену, он встал на свой пьедестал. В первый миг он не решался толкать плиту — только прислушался, нет ли кого-нибудь в церкви. Затем протянул руку к плите. Он не мог определить ее вес, потому что боялся сдвинуть ее и шумом привлечь внимание норманнов. Он вновь прислушался. Как бессмысленно все это. Если он что-то услышит, то не сможет двигать плиту. Если ничего не услышит, то все равно не сможет. Он опять сел на землю.

Вскоре он почувствовал сильную жажду. К голоду Гилфа привык, и несколько дней без пищи не причиняли ему особого беспокойства. Но жажду невозможно было терпеть. Если бы он смог попить, это было бы небольшой победой над обстоятельствами. Там, внизу, был источник. Он знал, что глупо идти в темноту, но понимал, что сложно потерять дорогу к своей горке и плите в таком узком и тесном туннеле, когда придется ползти обратно.

Гилфа пригнулся и стал пробираться ползком, считая движения локтей. Плечо болело, но перелома или вывиха не было, иначе он не смог бы двигаться. Пять, шесть, семь. Досчитав до тридцати, он услышал воду.

Он сглотнул, сухость в горле побуждала идти вперед, а здравый смысл убеждал вернуться. Туннель обрывался, здесь, несомненно, был скат. Что, если он окончится ничем? Он вытянул руку вперед, похлопал ладонью по земле — осторожно, словно кот, пробующий лапой лист кувшинки.

Земля была твердая. Дрожа, Гилфа пополз вперед. «Один, ты властелин мертвых, а я среди мертвых, храни меня. Христос, ты воскрес. Покажи мне, как ты этого достиг, о великий маг. Помоги мне. Пожалуйста, помоги мне. Иисус Один, Один Иисус. Святой Тор и святой Михаил, ангелы и эльфы, помогите мне!»

Продвинувшись еще немного, он почувствовал на земле влагу. Он пощупал стену, чтобы проверить. Да, влага. Он стал пробираться дальше. Земля на полу уступила место скользкому камню. Гилфа слышал, как внизу струится вода. Еще чуть-чуть. Скала резко обрывалась вниз. Он остановился, вытянул здоровую руку, чтобы проверить дорогу. Плеск воды был громче. Водопад? Еще один обрыв — и он кончиками пальцев дотянулся до воды.

Он надеялся зачерпнуть воды, но оказалось, что она была еще слишком далеко, он только мог коснуться ее пальцами. Гилфа слизнул влагу с пальцев, но это лишь усилило жажду. Он протиснулся еще немного, набрал пригоршню воды, поднес ее к губам, поскользнулся и полетел в воду.

Гилфа не понял, ударился ли он головой. Он увидел белый свет, вдохнул воду, стал кашлять и бить по воде руками. Он был под водой — ни воздуха, ни чувства верха или низа.

Он брыкался и колотил по воде руками, грудь сжалась от тяжести холода. Он ударился обо что-то рукой. Думая, что плывет вверх, он плыл вниз, нечем было дышать, вокруг была только вода. Он подумал, что умирает, но ему так не хотелось умирать. Пытаясь вдохнуть, он повернулся, снова взбрыкнул — и ударился о дно. Нет. Вверх! Один толчок ногами — и он прорезал головой поверхность воды. Точно он не мог этого сказать. Лицо его онемело от холода, он не чувствовал, в воде он или нет. Кашлянул, вдохнул, опять кашлянул. Он выбрался на воздух — ему казалось, это должен быть воздух. Он снова вдохнул, хрипя и кашляя. Да, он был жив. Ни света, ни ощущений, ни малейшего понятия, где он и как отсюда выбраться. И Гилфа произнес слово, которое и храбрецы, и трусы говорят на смертном ложе:

— Мама!

Над ним, где-то далеко, мигала какая-то светящаяся точка, не больше свечки.

— Помогите! На помощь!

О, этот ужасный холод. Никто ему не ответил. Он двинулся навстречу свету. Вдруг его поразила странная мысль. Это ведь древний инстинкт — двигаться от тьмы к свету. По мере приближения свет увеличивался, становился более рассеянным.

Он угадал впереди арку, ведущую куда-то вглубь, видимо, в следующий туннель. Он плыл вперед, стараясь держаться поближе к краю бассейна. Да, это был свет. И где-то там, в конце туннеля, кто-то пел.

Тола шагнула из церкви в туманную ночь. Было очень темно, но сверху тускло, словно из-подо льда, глядела луна. Ей удалось убежать, но теперь она не знала, куда идти. Несколько секунд она даже не могла определить, где находится. Вокруг все было незнакомым. Кажется, она стояла у подножия холма, хотя и была уверена, что поднималась в гору. И тогда она поняла, что выбралась наружу через другую дверь, не через ту, в которую они вошли. Дома здесь были более или менее не тронуты, хотя некоторые сгорели.

Далеко в темноте она слышала, как перекрикивались норманны. Резня в храме привлекла внимание воинов. Пригнувшись, Тола немного пробежала вперед, а потом перешагнула через обвалившуюся стену и легла на землю, стараясь привести в порядок мысли. Вокруг были только смятение, ярость, страх. Она вырвалась из рук страшного воина, присутствие которого вызывало ощущение глубокой болотной топи, черноты леса или могильной тьмы, но теперь она не понимала, что ей делать.

Она старалась не думать о том, что видела в источнике. Стилиана. О, Иисус, спаси меня. Она убила ее? Этого она не знала.

Тем временем к церкви бежала толпа воинов. Она смотрела, как их головы мелькают над разрушенной стеной. Ей было очень холодно — мокрые волосы замерзали вокруг лица. Нельзя было оставаться здесь на ночь, но к уд. а же идти? Может быть, обратно в церковь? Там, в огромном здании, было полно укромных уголков, где она могла бы спрятаться. Конечно, внутри тоже холодно, но все же теплее, чем здесь, среди руин и замерзшего пепла. Словно крадучись, в ней зашевелилась волчья руна. Ей хотелось вернуться в церковь, встретиться с этим человеком, этим существом. Иногда даже неприятные люди вызывали желание сблизиться. Как-то к ним на ферму пришел путешественник Ина со своими товарами и запахом лисицы. У него был хитрый взгляд, и, вспоминая мужчину, она представляла его крадущимся вокруг ферм на лисьих лапах, высматривающим, что бы стащить. Она не знала, украл ли он что-нибудь хоть раз, — вероятно, нет. Ина не был глупцом. Одинокий мужчина, он лишь изредка путешествовал с женой и детьми и на ферме был первым, кого обвинили бы, если бы пропало что-то ценное. По правде говоря, если бы кто-то задумал кражу, то появление бродячего торговца было бы им только на руку, ведь большинство людей с подозрительностью относится к чужакам.