— Что она делала там посреди ночи?

— Не говори со мной таким обвиняющим тоном, Фил. — Голос у нее был на удивление спокойным, но я прекрасно знал, что это всего лишь ширма. Когда Триш была по-настоящему взбешенной, она вела себя очень тихо. — Похоже, ее подружка Эми решила украсть машину у отца и устроить покатушки. У нее даже нет прав, ей столько же лет, что и Джиллиан, можешь в это поверить? И наша доченька, как образец благоразумия, решила, что будет неплохо составить ей компанию. Она выскользнула из дома, когда мы уже легли спать.

Хорошо, что из меня еще не выветрился весь кайф.

— Почему она так поступила?

— Потому что ей пятнадцать, ее бунтарский период в полном разгаре, и она настоящая заноза в моей заднице — вот почему. И я уже устала от этого дерьма. Ты все еще думаешь, что она маленькая девочка, но это не так. Ты видишь ее лишь изредка. А я живу с ней каждый день.

— Ты же сама этого хотела.

— А ты нет? — Триш выгнула бровь. — Детям необходимо постоянство. Ты — ненадежен, и это мягко сказано. Брось, Фил, мы оба знаем, что тебе нельзя доверить даже хомячка, и уж тем более мою дочь.

— Нашу дочь. И я всегда хорошо о ней заботился.

Триш хотела возразить, но передумала. Была слишком вымотана, чтобы спорить. Она сникла, будто ее ударили кулаком в живот и реакция на это проявилась только сейчас.

Несмотря на усталость и учитывая все обстоятельства, выглядела Триш не так уж и плохо. В отличие от меня, набравшего в среднем возрасте пару лишних футов, она довольно сильно похудела. Даже слишком, подумал я. Она выглядела голодной. Волосы были зачесаны вперед и короче, чем в молодости. И хотя Триш красилась, последний визит к специалисту она, очевидно, пропустила, поскольку вдоль линии роста волос появились несколько седых корней. Морщины на лице стали более заметными, чем обычно, но она не пользовалась косметикой. Даже спустя все эти годы я по-прежнему не мог смотреть на нее, не испытывая никаких чувств. Триш была единственной женщиной, которую я когда-либо любил. И хотя я с трудом выносил ее в эти дни, она была матерью моего ребенка. Джиллиан навсегда связала нас вместе, хотели мы того или нет.

— Я была недостаточно строгой, — сказала она. — Сегодня детям нельзя давать слишком много свободы. Джиллиан нужен более жесткий контроль, и после этого небольшого фиаско она его получит, уж поверь мне. Устрою ей домашний арест и лишу всех привилегий — мобильника, компьютера, всего.

Только я собирался спросить, можно ли мне увидеть Джиллиан, как в коридоре появился сожитель Триш, Альберт. Своим высоким ростом, худощавым стройным телом и чрезвычайно угловатым лицом он напоминал мне гигантскую птицу. Хотя он бегал марафоны и работал личным тренером, мне он казался изможденным, а вовсе не здоровым. Он был на восемнадцать лет моложе моей бывшей жены, и ему только что исполнилось двадцать шесть. Как обычно, он одарил меня неискренней улыбкой, а затем обратился к Триш, тут же забыв про меня.

— Дорогая, ее скоро закончат обрабатывать, а потом отпустят. Наверное, еще пара минут.

— Можешь уезжать, если хочешь, — сказала мне Триш.

— Я еще побуду. Хочу увидеться с ней перед уходом.

Триш поправила сумочку на плече, прислонилась к стене и скрестила руки на груди.

— Обещай, что поддержишь меня в моем решении. Ей сейчас не нужен сочувствующий папочка. Сегодня ночью она могла погибнуть. Ты должен быть с ней пожестче.

Я молча кивнул.

— Я серьезно, Фил.

Боже, как же хочется курить.

— Да, я тебя услышал.

— Буквально на днях, — вмешался Альберт, — я сказал Джиллиан, что больше не хочу, чтобы она общалась с Эми. От нее одни неприятности. Разве я не говорил ей это, дорогая?

По выражению моего лица Триш поняла, что сейчас что-то будет, но прежде, чем она успела прервать меня, я произнес:

— На самом деле ты не должен был ей ничего говорить.

Альберт нервно улыбнулся.

— Просто я…

— Что ты вообще здесь делаешь? Разве тебе не пора спать, Попрыгунчик?

— Очень смешно, — сказал он.

— Прекрати, Фил, — вздохнула Триш. — Эти детские выходки нам сейчас ни к чему.

— О, разве?

— Нам действительно не до шуток. — Альберт приобнял Триш и притянул к себе. — Джиллиан нужен более жесткий контроль и строгость. Модель поведения, которую она устанавливает сейчас, будет определять ее привычки на всю оставшуюся жизнь. Также, начиная с этого момента, она должна больше заниматься спортом и питаться более здоровой пищей.

Я боролся с желанием схватить его за горло.

— Потребности Джиллиан — не твое дело.

Альберт напрягся.

— Ну, откровенно говоря, Фил, я…

— Пошел на хрен. — Я сдвинулся с места, постаравшись при этом задеть Альберта плечом, и пошел дальше по коридору. — Я иду к своему ребенку.

* * *

Когда я назвал себя, медсестра повела меня через отделение неотложки, мимо открытых палат, в которых находились пациенты с диагнозами разной степени тяжести, а также мимо нескольких зон, огороженных занавесками. За одной из таких занавесок я нашел Джиллиан, сидящую на краю больничной койки. Волосы у нее были короче, чем пару недель назад, когда я последний раз видел ее. Несколько прядей покрашено в зеленый цвет. Эта деталь меня не беспокоила. Я решил, что она просто так самовыражается, пытается найти свой образ, но был удивлен тем, что Триш позволила ей это сделать. Вся одежда у нее была черной и выглядела безвкусно. Черные джинсы. Черные кроссовки. Черная мешковатая толстовка. Даже серьги, огромные кольца в стиле ретро — такие вполне могла надеть Триш на наше первое свидание — были сделаны из черного пластика. Джиллиан вступила в ту стадию, когда еще не обрела свой личный стиль, поэтому, как правило, смешивала, сочетала и пробовала что-то новое. Я никогда не мог с уверенностью знать, какой образ она примет через неделю, хотя в последнее время это всегда было, по крайней мере, что-то интересное. Раньше я никогда не видел на ней макияжа, но сейчас глаза у нее были густо накрашены подводкой и тушью, а губы покрыты каким-то мерцающим блеском. Поблагодарив медсестру, я шагнул за занавеску и задернул ее за собой. Дочь бросила на меня косой взгляд, в котором читалась смесь смущения и беспокойства, а затем поджала губы, непреднамеренно изобразив комичную гримасу. Переносица опухла, а кожа под обоими глазами была сильно поцарапана ударившей по лицу подушкой безопасности. Я был очень зол на нее, но, увидев даже эти незначительные травмы, почувствовал невыносимую боль в груди. В тот момент для меня было важно лишь одно — знать, что с ней все хорошо.

— Ты в порядке? — спросил я ее. Она кивнула. — Готова уходить?

— Жду, когда врач подпишет бумаги для выписки, или вроде того, — ответила она.

Триш была права. Я по-прежнему видел в Джиллиан маленькую девочку. Я ничего не мог с собой поделать, но она была и всегда будет для меня маленькой девочкой. Неважно, сколько ей лет. Всегда будет моей маленькой девочкой. Тем чудесным крошечным свертком, который я впервые взял в руки в больнице и из которого на меня смотрели невероятно красивые, полные невинности и изумления глаза. Она навсегда останется малышкой, бегающей в подгузнике, смеющейся девочкой, которую я водил на игровую площадку и которая обнимала меня и кричала «Папочка!» всякий раз, когда я приходил домой. Большую часть своей жизни я нес в сердце мучительное чувство вины и проклятия, но в моменты общения с дочерью снова ощущал в себе Бога, будто каким-то образом искупал свои грехи или, по крайней мере, получал шанс на это. Даже теперь, когда моя драгоценная маленькая девочка медленно превращалась в женщину, оставив детские годы в мире фотографий и воспоминаний, я по-прежнему видел в ней лучшую часть себя. Какими бы надеждами и мечтами я ни тешил себя когда-то, сейчас мне нужна была лишь она. Ее жизнь будет не такой, как моя. Будет лучше и счастливей, будет свободной от демонов, преследовавших меня.