– Да, и она их любит.

– Я думаю, нам не найти ничего лучше.

Лайза обреченно кивнула, и тут я вспомнил об операции:

– Как у тебя дела?

– Кажется, я сегодня неплохо потрудилась, – сказала она. – Ткани здорово порозовели.

Чуть позднее мы с Лайзой наблюдали за купанием детей. Они визжали от удовольствия и плескались в воде, как две меленькие хорошенькие рыбки. Я, как полагается, покрикивал на них, а они возились с мылом и пластиковыми игрушками, прелестные в своей невинности. Салли, как всегда не стесненная условностями, перекинув ноги через край ванночки, выставила из воды бедра точно таким движением, какое я не раз видел в стриптиз-барах, когда женщины появляются «коленками вперед», чтобы им за бархатную повязку засунули чаевые. Приняв столь фривольную позу, Салли положила руку себе между ног.

– Это моя попка? – спросила она.

Лайза покачала головой:

– Нет, солнышко, это место называется «влагалище».

Девочка смущенно взглянула на меня. «Разве оно называется не Китай?»

– Нет, дружочек, это твое влагалище. А теперь опусти ноги обратно в ванну.

– Но ведь есть же такое место, которое называется Китай.

– Да, есть, но только это нечто совсем другое.

Накупавшись, дети вылезли из ванной и принялись носиться по комнате, еще громче визжа и хохоча. Голый Томми, оседлав свою пожарную машину, начал на ней гоняться за мной, смешно и по-дурацки тряся крошечным пенисом, пока я не сгреб его в охапку, чтобы с ловкостью продавца в магазине деликатесов завернуть в пушистую пеленку. То же самое я проделал и с Салли. За этим следовали пижамы и носочки. Потом питье молока: она из чашки, он из подогретой бутылочки. После того как дети заснули, Лайза позвонила в службу записи информации, чтобы доделать остаток канцелярской работы, связанной с операцией; первую часть сведений она надиктовала сразу же после операции по телефону на стене рядом с операционной, еще не снимая хирургического халата. Это делалось с целью хоть как-то обезопасить себя на случай предъявления иска о врачебной недобросовестности. Из спальни мне было видно, как она, правой рукой расчесывая волосы, разговаривает по мобильному телефону, зажатому в левой:

– Контроль движения в левом плюснефаланговом суставе и межфаланговом суставе. Точка. Ежемесячный контроль экстензии.[6]Точка. Ежемесячный контроль способности к аддукции.[7]

Заметив, что я наблюдаю за ней, она прекратила диктовку и сказала:

– Представляешь, сегодня днем, после операции, ко мне в кабинет явилась очень забавная новая пациентка с жалобами на ревматоидный артрит.

– Но ты ведь хирург.

– Само собой, но она хотела попасть на прием именно ко мне. Она позвонила в больницу и подняла там невообразимый шум.

– А какое отношение ты имеешь к артритам?

– Видишь ли, я иногда устраняю плотные спайки между суставами, если пальцы сильно скрючены.

– А что с той-то приключилось?

– Странное дело, когда она вошла, я прямо обомлела.

– Почему?

– Она ничего себе, – сказала Лайза. – Красивое лицо и глаза, женщина типа Умы Турман, только намного полнее. Причем на вид ей не больше двадцати восьми—двадцати девяти. Ну не бред?

У меня в голове молнией сверкнула мысль: Кэролайн… она, видно, сошла с ума, раз хочет погубить мою жизнь.

– Ну и как ты будешь лечить ее артрит? – спросил я. – Пропишешь ей аспирин или какие-нибудь противовоспалительные средства?

– В ее случае – ничего.

– Почему?

– Потому что у нее нет никакого артрита.

– А что же у нее есть?

– Ничего. У нее совершенно здоровые руки.

– Но, может быть, ее беспокоит боль в руках.

– Да, она сказала мне, что ее мучают сильные боли, но только это неправда.

Я понимал, что Лайза долго размышляла над этим, выстраивая свою аргументацию на результатах наблюдений.

– Почему ты так думаешь?

– Двадцать восемь еще слишком мало для таких приступов, – начала объяснять Лайза ход своих рассуждений. – Вот через десять лет еще куда ни шло. А боли, которые она описывает, не могут быть следствием простого воспаления синовиальной оболочки; это больше походит на деструкцию суставного хряща. И по утрам у нее не наблюдается тугоподвижности суставов, нет ни покраснения, ни опухания, ни симметрии симптомов. Я достаточно сильно давила на ее суставы, а она ни разу даже не вздрогнула. И потом, она вовсе не сосредоточена на своей проблеме. Большинство пациентов требуют дать им какой-нибудь наркотик, ну, понимаешь… чтобы наконец избавиться от боли, или, по крайней мере, все они ждут объяснения. Они хотят знать, что с ними случилось, как это проявляется и все такое прочее, что им можно есть, чтобы стало легче, какие принимать витамины и лекарства и какие делать упражнения и надо ли пользоваться акупунктурой, горячей или холодной водой, а может быть, чем-то еще, что поможет облегчить боль. Эту женщину не мучают боли ни в большом, ни в указательном пальце, ни в первых суставах других пальцев – в общем, нигде.

– А разве у вас не делают нужных анализов?

– Мы можем, конечно, проверить скорость оседания эритроцитов. Это такой анализ крови на выявление воспаления.

Я прислушивался к собственному голосу, пытаясь уловить, не проскальзывают ли в нем нотки лицемерия.

– Ну и что же, ты его сделала?

– Нет.

– А что ты сделала?

– Для начала я решила ничего ей не говорить.

– А потом?

– Потом я увидела, как она вертит в руках свой браслет. Так вот, если бы у нее болели руки так, как она это описывает, она просто не смогла бы этого делать.

– И ты что же, вывела ее на чистую воду?

– Я сказала ей, что не нахожу у нее никакого артрита.

– Это ее удивило?

– Нет, нисколько.

– Нет?

– Но она же знала, что не страдает от артрита и что все это одно только притворство, – сказала Лайза.

Это наверняка была Кэролайн.

– Зачем?

– Загадка.

Не делай этого, – предостерегал я себя. Не спрашивай имя.

– А больше она ничего не сказала? – осведомился я.

– Она расспрашивала меня о профессии хирурга. Почему я занялась этим, ну и так далее. Еще она интересовалась детьми.

– Как это? – ровным тоном спросил я.