Через час с небольшим я уже был на месте и, мучимый внутренним нетерпением, ехал по тенистым улицам, дважды остановившись, чтобы пропустить школьные автобусы. Каждый дом величественно возвышался на своем участке; каждый был красив или поражал пышностью. Мимо проехал фургон спецобслуживания, то ли красный, то ли зеленый, с аккуратно написанной на боку фамилией торговца. Я отыскал нужный мне дом; он был в точности таким, как на фото: два древних бука, растущие по обеим сторонам застекленного крыльца, подъездная аллея, огибающая дом, газон – огромной длины травяной ковер, вытянувшийся на пятьдесят ярдов в сторону улицы. Я остановился. На подъездной аллее стояла большущая машина, но никого не было видно. Подъезжать к дому я, разумеется, не стал. Я сидел, размышляя о том, каким дураком я был, насколько идиотична эта моя сентиментальность и как опасно мое любопытство. Ветер налетал на листья буков и сильно встряхивал, словно пытаясь их оторвать. Это зрелище привело бы детей в восторг.

Не знаю, сколько времени просидел я там, задумавшись. Эта история так и осталась у меня в душе большим и тяжким грузом, и, как видно, навсегда. Но тогда, сказал я себе, в этом виноват я сам. Каким же болваном я был, что даже не рассказал Лайзе правду, после ее возвращения с детьми из Калифорнии, а вместо этого позволил этой тяжести постепенно утонуть в илистой грязи супружества, замаскированной внешней стороной: детьми, работой и повседневной жизнью. Много вечеров Лайза смотрела на меня, ожидая разговора, и однажды даже начала его сама, но, видимо, решила, что нечто, глубоко сокрытое и невысказанное в моей душе, настолько мрачно и безобразно, что лучше ничего не трогать и оставить все как есть. При таком положении дел наш брак, скажем так, дал течь.

А сейчас, наблюдая, как порывистый ветер, закручивая сухие листья, швырял их высоко вверх, я подумал, что неплохо бы вернуться и заняться подготовкой материала к сегодняшнему вечеру. Но не успел я сдвинуться с места, как вдруг заметил у дальней стены дома в кустах рододендронов фигуру женщины, присевшей на корточки, в рабочей одежде, с лопаткой в руке и корзиной, стоявшей рядом. Ее белокурые волосы были собраны в высокую прическу. Боже правый! Это была Кэролайн. Я чуть было не проглядел ее из-за густых кустов. Она копала землю лопаткой, время от времени что-то доставая из корзины, и была настолько погружена в свою работу, что не заметила мой автомобиль. Судя по ее движениям, она сажала луковицы каких-то цветов к будущей весне. Поработав так несколько минут, она распрямилась и вытерла лоб рукой. Весь ее облик говорил о том, что здесь она ощущает ненарушимый покой безвестности. Почему-то всегда бывает так, что мы узнаем о других людях гораздо больше, когда они не подозревают, что мы наблюдаем за ними. Саймон Краули отлично это понимал. По изощренной иронии судьбы, он, пытаясь изучить собственную жену и узнать, какая она на самом деле, создал, можно сказать, лучший свой фильм о том, каким в действительности был он сам. Это стало его последним творением, хотя ему и не суждено было его увидеть. А сейчас, в этот самый момент, его бывшая жена, та, что его убила, та, кого я по-своему, как-то по-дурацки, любил, снова натянула перчатки и вернулась к прерванному занятию. Это вывело меня из оцепенения. Я отпустил тормоз, и, когда машина тронулась с места, я с ощущением сладкой боли в душе пожелал, чтобы Кэролайн, при всей ее черствости, предоставили возможность совершить нечто во искупление, и чтобы, несмотря на предательство тех, кого я любил больше всего на свете, я все-таки смог доказать, что достоин их любви. И мне подумалось тогда, что наверняка для всех было бы лучше, если бы исповеди каждого из нас так и остались невыслушанными, чтобы все они постепенно сами собой растворились во времени. Ведь обязательно появится – я это знал – множество других вопросов и поводов для волнений, и в будущем не избежать душевных кризисов и крушений всяческих надежд. Рано или поздно жизнь всех нас заставит испытать страдание в той или иной форме. Но всегда ли оно будет нам по силам?

А может быть, эта мысль всего лишь притворство в приступе слезливой чувствительности? Может быть, мы просто превратились в общество убийц – убийц и их сообщников?