Это была идея Уиллы Фэй – пойти работать на завод в Мариэтте, производивший «Боинги Б-29», чтобы сбрасывать бомбы на проклятых немцев. Так говорила Уилла Фэй. Я старалась не думать об этом – вдруг Бог услышит мои мысли. Я была уверена – ему не понравятся проклятия даже в адрес немцев. Но, прикасаясь к каждому куску металла, который должен был стать деталью сверхмощного оружия, я молилась, чтобы пилот и экипаж добрались домой живыми и невредимыми. Сначала я молилась только о Томе, но потом подумала – наверное, Бог не оценит такой эгоизм.

Я не была католичкой, но, думая о Томе, всегда крестилась, как показала Уилла Фэй. Когда она не видела, я к тому же стучала по дереву и старалась не наступать на трещины – просто чтобы наверняка.

Я всегда считала себя сильнее, чем мать, и гордилась этим. Гордилась, что верна своим принципам и не позволю разуму следовать за сердцем. Я видела, какую ошибку совершила мать, поверив, что брак по любви оградит ее от всех жизненных разочарований и потерь. Я знала – это не так. Мужчиной управляет не любовь. Я видела это, когда погиб Руфус и когда Дикси поранила лапку. Я хотела верить, что слишком взрослая для всех этих глупостей. Слишком сильная. Поэтому я шесть раз отказала Тому, когда он попросил меня стать его женой. И все-таки тревожилась, думая, как он там.

– Что он тут делает? – спросила Уилла Фэй, указав в сторону крыльца. Мой желудок сжался, как сжимался всякий раз при виде Кертиса Брауна.

– Он должен сейчас проходить подготовку в Форт-Беннинге. Может, у него отпуск. Не знаю, чего он притащился – Гарри и Уилл в Хантер-Филде. А Бобби уже год как во Франции.

Теперь он смотрел на нас, и Уилла Фэй натянула вежливую улыбку.

– Может, твоему папе нужна помощь. Я слышала, они часто предлагают фермерам помочь с урожаем. Уж не знаю, какая от этого польза, если все фермеры ушли добровольцами, хоть их и освободили от призыва.

Я знала, она не хочет наступать мне на больную мозоль, но по мере того, как приближался отъезд Тома, становилась все чувствительнее.

– Небось хочет втереться к папе в доверие, пока братьев нет. Может, надеется получить кусок земли побольше, когда кончится война.

– Зачем? Чтобы разорить, как ту землю, что ему уже выделили?

– Видимо, да. – Мне было неловко чувствовать на себе его взгляд. Особенно потому, что я знала – папа уехал в Огаст посмотреть, нет ли в лагере Гордона немецких и итальянских военнопленных, которые могли бы помочь ему на ферме. Остались только я, мама, Джимми и Ламар. И вот теперь Кертис.

– Мне кажется, ты ему нравишься.

Меня будто ударили в грудь, выбив весь воздух.

– Что-о? В жизни ничего глупее не слышала. Он просто совсем один остался. Ни семьи, ни друзей у него нет, у такого мерзкого. И, если ты об этом, я не подавала ему никаких поводов.

– Вовсе я не об этом. Хочешь, останусь с тобой? Могу и папу позвать.

Я улыбнулась увереннее, чем себя чувствовала.

– Да брось. Уж с Кертисом Брауном я справлюсь. Я знаю, как его стукнуть и куда лягнуть, и стреляю я без промаха. Есть свои плюсы в том, чтобы расти среди мальчишек.

Она улыбнулась, открывая дверь «Плимута».

– Если что, ты знаешь, где нас искать.

Я кивнула и вышла из машины, чувствуя себя совсем одинокой. Она поехала к себе, тормозя на каждом повороте. Удивительно, как ее отец вообще доверил ей машину.

Я поднялась на крыльцо, Кертис не двинулся с места. Мы оба молчали. Если бы это был не Кертис, а кто угодно другой, я сжалилась бы над ним, потому что его отец сидел в тюрьме, а мать умерла. Но есть люди, которым нельзя простить, что они занимают место на планете.

Остановившись, я посмотрела ему в лицо.

– Надеюсь, ты не останешься на ужин.

Его волосы были коротко острижены, лицо и ногти – чистые. К такому зрелищу я не привыкла. Он был в униформе, а в ней даже самый непривлекательный мужчина покажется интересным. Не будь мы знакомы, я, пожалуй, могла бы даже посчитать его красивым. Если бы не его улыбка. Когда он улыбался, я видела, до чего он отвратителен.

– Уверен, у вас найдется чего пожрать. А нет – отдадите мне порцию Джимми. Нечего кормить этого скудоумного.

Я не стала опускаться до его уровня. Я слишком устала после тяжелого рабочего дня, а надо было еще готовить ужин и заниматься мамой. Она уже не говорила ни слова, только лежала в кровати и смотрела на дверь, надеясь, наверное, увидеть Бобби, а потом, поняв, что это не он, вновь переводила взгляд на стену. Я каждое утро одевала ее, кормила и помогала дойти до ванной, и каждый вечер – тоже. Это был неизменный ритуал.

– Я тебя уже просила и вновь прошу. Прекрати говорить гадости про моего брата. Так ты только показываешь свою невоспитанность.

Его лицо перекосила медленная, кривая ухмылка.

– А если не прекращу, тогда что?

Я смотрела на него. Я хотела, чтобы он ушел с моего крыльца, с моей фермы, и не знала даже, хватит ли сил с ним спорить.

– Пока, Кертис. В следующий раз, как будешь проходить мимо, можешь не радовать нас своим визитом. – Я потянулась к двери, но он схватил меня за руку, так что я не могла двинуться в сторону.

– К чему спешка, милашка? – Его зловонное дыхание обдало мое лицо, но я смотрела ему прямо в глаза, не желая, чтобы он увидел мой страх.

– Я тебе не милашка.

Он хохотнул, и я всем телом ощутила этот смех.

– Конечно, у тебя теперь свой милашка, да? Такой весь из себя пилот, как же. Но разве это настоящий мужчина? Вот я тебе покажу, что такое настоящий мужчина.

Он притянул меня ближе, и я ощутила, как в горле поднимается рвота. Я собрала всю слюну, какая скопилась во рту, и плюнула ему в глаза.

Он резко выпустил меня из рук, и, пока вытирал лицо, я сквозь дверь-ширму прошмыгнула в дом и задвинула ее на засов. Не то чтобы это сильно помогло, но если бы он захотел вновь на меня напасть, ему потом пришлось бы объяснять папе, почему дверь проломана.

– Скажи своему скудоумному братцу и его дружку ниггеру, чтоб держались подальше от моей фермы. И все наконечники, какие найдут, пусть отдают мне, а то будет хуже.

Я посмотрела на него сквозь ширму, недоумевая. Кертис мог назвать эту ферму своей только благодаря доброте моего отца. А клочок земли возле фермы, где прежде жили индейцы чероки, а теперь валялись наконечники их стрел, тоже не имел к Кертису отношения. Так что, с какой стороны ни посмотреть, требовать ни того ни другого он не имел права. Но стоять тут и спорить с ним мне не хотелось. Глупые люди не любят слушать правду.

– Пока, Кертис, – сказала я, захлопывая перед его носом входную дверь.

Его визит сильно меня разозлил, но размышлять о нем было некогда. Я приготовила ужин, накормила маму, поужинала с Джимми. На шее у него, как всегда, висел бинокль, и он ел очень торопливо, почти не жуя.