– Где-то пожар, а я не знаю? – спросила я.

– Не-а, – промычал он с набитым картошкой ртом. – Просто видел в лесу козодоя и сегодня хочу за ним понаблюдать. Нашел отличное дерево, Ламар мне поможет забраться. Возьму с собой подушку и просижу там всю ночь. – Он сглотнул и закашлялся. Он так до конца и не пришел в себя после той простуды, которую подхватил прошлой весной, когда мы познакомились с Томом. Доктор Маккензи сказал – она повлияла на сердце и легкие, и теперь надо поостеречься. Но Джимми это не остановило. Для инвалида он был чересчур активен. Руки такие сильные, что однажды я видела, как он забрался на дерево; ноги болтались из стороны в сторону.

– Лучше тебе этого не делать, Джимми. Ты можешь покалечиться. К тому же сегодня будет холодно, а ты знаешь, что тебе лучше не мерзнуть.

– Со мной будет Ламар, я надену свитер и возьму с собой теплое одеяло, так что не волнуйся.

Я подвинула к нему салфетку.

– Протри очки. Удивляюсь, как ты сквозь них что-то видишь.

Он взял салфетку и улыбнулся. Его милое лицо было для меня самым дорогим в мире. Я подумала: ничего, если у меня не будет детей, ведь в моей жизни есть Джимми.

Несмотря на все его уверения, я волновалась. Я легла в кровать, уверенная, что не усну, но, должно быть, усталость прошедшего дня взяла надо мной верх, потому что проснулась я в кромешной темноте, когда услышала крик.

Я села, дрожа от холода, и сперва подумала, что мне послышалось, но крик повторился снова – на этот раз сдавленный, а потом что-то стукнулось об пол и разлетелось на осколки.

– Мама! – звала я, выпрыгнув из постели и несясь по коридору вверх по лестнице в ее спальню. Дверь была закрыта, но не защелкнута на задвижку, и, распахнув ее, я увидела на полу белую мамину ночную рубашку. Когда глаза привыкли к темноте, увидела на кровати два тела.

– Сука, – сказал голос, который я не могла не узнать. Кертис. – Ты должна была молчать.

Раздался звук пощечины, мать захныкала.

Я пыталась нашарить в темноте выключатель, но Кертис оказался сильнее. Под ногами захрустело разбитое стекло, он схватил меня за запястье и сжал так, что закололо в кончиках пальцев.

– Пусти! – завопила я, испугавшись, что не смогу вырваться, и еще больше испугавшись за маму.

Запустив руку мне в волосы, он прижался мокрыми губами к моим губам.

– Да я все равно хотел помоложе. Послаще.

Не раздумывая, я ударила его коленом в пах. Он тут же разжал руки, но я не рванула прочь. Мне нужно было увести его подальше от мамы.

Я слушала его дыхание и вспоминала медведя, который однажды попался в папин капкан. И мне было страшно. Потому что я вспомнила – понадобилось три выстрела, чтобы убить этого медведя.

– Сука! – заорал он, и я обрадовалась – это значило, что он вновь может дышать. Повернувшись, я побежала к кухонной двери, то и дело заглядывая через плечо, чтобы убедиться – он все еще гонится за мной. Голые ноги шлепали по холодной, мокрой траве. Я бежала в лес так быстро, как только могла.

Полная луна завела меня в глушь, темный навес деревьев прятал от света – лишь кое-где на лесном ковре пробивались редкие желтые пятна. Ноги вели меня все дальше, камни и ветки царапали кожу. Я ничего не чувствовала. Я слышала Кертиса, слышала, как под его ногами хрустят опавшие листья, как он дышит мне в спину. Я не обернулась, раскинула руки в отчаянной попытке защититься. Я знала, что моя белая ночная рубашка – как сигнальный огонь в темноте, но ничего не могла поделать. Я потеряла чувство места, искала лишь укрытие, где могу спрятаться, где он не увидит мою рубашку. Зацепившись рукой за сук, услышала громкий треск ломаемой кости, вскрикнула. Перед глазами поплыли красные пятна. Не в силах вдохнуть, я обернулась, надеясь, что увижу, куда теперь бежать.

И налетела на Кертиса Брауна.

Он был как тот раненый медведь. Разрывая мою рубашку, ревел от ярости, боли, радости победителя. Он сжал мою сломанную руку, я рухнула на четвереньки, и это сильно облегчило ему задачу. Я плохо помню, что было дальше. Только его руки на моей груди и бедрах, запах сосновой хвои, боль, такую сильную, будто меня разрывали пополам. Он хотел, чтобы я кричала; я чувствовала это каждый раз, как он бил меня кулаком, каждый раз, как он входил в меня. И я кусала губу до крови, говоря себе, что лучше умру, чем доставлю ему такое удовольствие.

И сквозь эту боль я почувствовала, что на нас сквозь лес несется что-то большое и тяжелое; в ушах отдавался топот ног. Я крепко зажмурила глаза и вслушивалась в этот пульсирующий звк, чтобы не думать ни о чем другом, и молила, чтобы это оказался медведь, жаждущий добычи.

Из темноты донесся крик, какого я никогда еще не слышала, и я заставила себя открыть глаза, посмотреть туда, где мчалось что-то, вопя, как раненое животное и как дьявол. До этой минуты я не верила в дьявола, но теперь мне было наплевать, чью душу он пришел забрать, лишь бы на этом все закончилось.

– Слезь с нее!

Это был Джимми верхом на Ламаре, который вырос таким же большим, как Руфус, и таскал на себе Джимми, будто он весил не больше листочка. Джимми чем-то запустил в Кертиса, это что-то ударилось о его голову, и он рухнул. Забыв о сломанной руке, я поползла назад, прикрывая грудь и ноги клочками рубашки.

Кертис лежал на спине, закрыв глаза, но дышал, так что я поняла – он жив. Ламар остановился, и Джимми, вновь закричав, прыгнул на Кертиса, схватил большой камень – который, видимо, сначала в него и бросил – и занес над его головой. Ламар схватил Джимми за руку, оттащил прочь.

– Не надо, Джимми. Не надо. Убийство будет на твоей совести, а он того не стоит.

Джимми не сразу бросил камень в сторону. Скатился с Кертиса, с трудом дыша из-за слизи в горле. Вновь закашлялся так, что пришлось согнуться пополам. Потом пополз ко мне, волоча бинокль по сухим листьям и хвое.

– Мы бежали как могли, но было так темно… – Он вновь закашлялся.

– Я знаю. Все хорошо. Он не успел ничего сделать. Только руку, по-моему, сломал. – Я скривилась от боли, надеясь, что они не заметят. – Надо идти к маме, убедиться, что все в порядке.

Ко мне склонился Ламар. Я чувствовала запах его пота и собственного страха.

– Ты идти можешь? Если можешь, я отнесу Джимми домой.

Мы все посмотрели на Кертиса, тихо стонавшего.

– Не трогайте его, – сказала я.

В моем голосе появилось что-то такое сильное, взрослое, чего раньше не было. Они тоже это заметили, потому что не стали спорить. Мы оставили его там, и когда Ламар на следующий день пришел посмотреть, Кертиса уже не было.

Мы сказали папе, что я упала с дерева, куда полезла с Джимми смотреть на птиц. Он был слишком занят фермой и постоянно плакавшей мамой, чтобы обращать на меня внимание, но мы знали – если папа узнает, что случилось на самом деле, он убьет Кертиса. И, как сказал Ламар, это будет на папиной совести. Мы все понимали, что Кертис Браун того не стоит.