Вечером, когда Евгений, непринужденно развалясь на диване, трепался с Зощенко о разных пустяках, позвонил Климов:

– Слышал я, что тебе, товарищ Слепко, вновь удалось переломить ситуацию и добиться успеха. Поздравляю тебя, большое ты дело сделал! – значительно проговорил второй секретарь обкома. – Поздравляю также всех ваших товарищей женщин с их трудовым праздником!

– И я… мы все вас тоже поздравляем, товарищ секретарь! – прокричал в трубку Евгений. Было очень приятно, что Климов при всех его нынешних заботах не забыл о нем. Сразу же вслед за тем позвонил и Поспелов, в свой черед тепло поздравивший женскую часть коллектива шахты с большими трудовыми достижениями. Евгений не без труда уговорил холостяка Зощенко зайти к нему домой, отметить, так сказать. Наталья напекла пирогов. Они вместе приняли душ и, мирно беседуя, побрели в поселок.

Это было только начало. Слепко последовательно продолжал модернизацию всего своего хозяйства. Проявились люди, до штурма державшиеся в тени. Замечательной находкой оказалась Елизавета Сергеевна Левицкая – худая девушка с угреватым лицом и редкими рыжими волосами. Евгений назначил ее главным маркшейдером. Деятельность Левицкой на этой должности вошла впоследствии в легенды. Как по волшебству, выработки выпрямлялись, укреплялись и становились аккуратно побеленными. В шахте стало так чисто, что некоторые рабочие стеснялись даже бросать прилюдно окурки на рудничном дворе.

Апофеозом переустройства стал пуск «пассажирского» канатного поезда по бывшему Кривошейному ходку. Когда Рубакин, благополучно вернувшийся к тому времени на прежнюю должность, Поспелов и прочее начальство, расселось по голубым вагончикам и поезд плавно тронулся вниз, Романовский восторженно прогудел:

– Вот это так да, одно слово – метро!

Он был счастлив, но еще большего счастья ждал от будущего.

Спустя неделю после того, как Евгений Семенович Слепко приступил к обязанностям начальника шахты № 23-бис, он принял на работу молодого инженера Шевцова. Тот успел уже уволиться «по собственному желанию» с двух или трех шахт. Характеристика в его «личном деле» была суше сушки, что само по себе многое говорило опытному глазу. Комсомолец Шевцов Андрей Сергеевич аттестовался там как знающий инженер, но отмечались его неуживчивый характер, недисциплинированность и «склонность к теоретическим фантазиям». Именно это и настроило Слепко совершенно в его пользу. Несколькими годами ранее ему самому вполне могли дать такую же характеристику.

Шевцов оказался невысоким сухощавым блондином в щегольских очечках, фабричной вязки свитере, из-под которого высовывался белоснежный воротничок, и в очень хороших, видно что дорогих штиблетах. Картину дополняли: модная стрижка под полубокс, аккуратные маленькие усики и чистые, ухоженные ногти. Евгений удивленно пялился на странного посетителя. Как выяснилось, парень три года как окончил Политех, имел уже изобретения, действительно разбирался в горном оборудовании и чрезвычайно возмущен был окружающей косностью и безграмотностью. Немного раздражал оттенок иронического превосходства в обращении с будущим начальником, но Слепко, опять же, решил, что видит, как в зеркале, себя самого, только несколькими годами моложе, и что встретил наконец настоящего единомышленника. Поэтому он беспечно отмахнулся от ворчания своего кадровика Васильева, настоятельно советовавшего «гнать взашей этого умника». Он приказал выделить молодому специалисту отдельную комнату в общежитии и назначил его в отдел главного инженера, не без тайной мысли заменить им, со временем, самого Зощенко, которому тогда не вполне еще доверял. Потом события закрутились так бешено, что он почти позабыл о своем назначенце. В период череды штурмов и ударных вахт, сотрясавших шахту, Шевцов как-то не проявился. Когда же все отчасти успокоилось, Слепко вспомнил и, побеседовав с ним о том о сем, безо всяких мерлихлюндий назначил главным механиком. Такое уж мнение у него сложилось с первой встречи, да впрочем, больше и некого было. Ему понравилось, что Шевцов принял назначение как должное. Высоко, значит, себя ценил.

Вскоре отовсюду посыпались жалобы на то, что новый главный механик мало уделяет внимания текущей работе, не находит общего языка с подчиненными и так далее. Однажды возник неотложный вопрос, и оказалось, что Шевцов просто отсутствовал. Рассвирепев, Слепко сам разыскал его и поставил вопрос ребром. Тот, нисколько не смутившись, ответил, что «находится на службе полный рабочий день и не считает нужным задерживаться ни минутой дольше. А если кто-то торчит там до полного одурения, сутками напролет, то это говорит лишь о неумении грамотно организовать рабочее время». Евгений Семенович не нашелся, что возразить, тем более что и сам в глубине души это подозревал. Ему даже понравилась откровенная смелость подчиненного, и он решил, что следует только «подрихтовать» немного этого чудика, чтобы тот ощутил объективную реальность, но веры в себя не потерял.

Андрей проснулся в начале восьмого, нащупал галоши, заменявшие ему домашние тапочки, и, как привык, по пути в «места общего пользования», имевшиеся во дворе, поставил зеленый чайник на свою керосинку, третью слева на кухонном столе. Очень тщательно, не торопясь, умылся. У него давно уже готов был проект устройства душевых кабинок прямо в жилых комнатах, но идея не нашла поддержки ни у коменданта общежития, ни у соседей-пролетариев. Порой Андрея охватывало острое чувство безнадежности, особенно по утрам. Попив жиденького чаю, он побрился, рационально использовав остаток горячей воды из чайника, и ополоснул лицо на кухне. Затем, накалив на керосинке утюг, основательно занялся брюками. Обстирывала его одна опрятная старушка, проживавшая неподалеку, она же, очень недорого, гладила белье, но брюки он ей, разумеется, не доверял. Двигая взад-вперед утюгом, Андрей думал о своем Главном Проекте. Вот уже третий год он тайно разрабатывал сверхскоростной магистральный электровоз. Замечательно сложная и увлекательнейшая задача! Главная трудность заключалась даже не в мощности двигателя, это как раз его не беспокоило, а в проблемах устойчивости, аэродинамики, надежности и многого другого, о чем никто еще, кроме него, даже не подозревал. Долгими унылыми вечерами Андрей воображал, как принесет «это» в Наркомат путей сообщения и как раздолбает тамошних замшелых «паровозников». В своих возможностях на сей счет он нисколько не сомневался, но, будучи человеком рассудительным, загодя методично готовился к жарким дискуссиям. Особенно он уповал вот на какой довод: при наличии сверхскоростного железнодорожного сообщения развивать пассажирское и тем более транспортное авиастроение будет совершенно незачем.

Очнувшись от раздумий, Андрей обнаружил, что опять опоздал к началу смены. Ничего страшного в этом он не усматривал, механики на участках прекрасно могли обойтись и без него, а если что, до шахты было две минуты ходу. Он решил немножко поработать за кульманом и не заметил, как наступил полдень. Тут только он вспомнил, что Зощенко накануне нудел насчет какой-то дурацкой заслонки. Дело не стоило выеденного яйца. На днях позвонил начальник шахты и обычным своим хамским тоном потребовал, чтобы он чуть ли не бросил все и бежал чинить какую-то заслонку. Состоялся нелепейший разговор. Андрей, всегда державший себя в руках, попытался, сообразуясь с уровнем собеседника, спокойно объяснить, что в обязанности главного механика подобные мелочи не входят, что его задача – организовать работу подчиненных. Чтобы те сами, по мере необходимости, занимались ремонтом механизмов, а что до него, то он уже дал им соответствующие указания. Слепко заявил, что в его обязанности как начальника шахты подобные вопросы как раз входят и что ему все равно как, но чтобы заслонка немедленно была починена. Видимо, этот кретин считал себя очень остроумным. Шевцова раздражал один вид вечно грязного, небритого, взмыленного, сутками не вылезавшего из-под земли Слепко, погрязшего в бессмысленной суете и явно не способного работать головой. Кстати, Андрей недавно узнал, что изящная, таинственная, безусловно интеллигентная девушка, встреченная им как-то в местной библиотеке, жена этого животного. Это было отвратительно, противоестественно. Единственное человеческое лицо в поселке – и вот! Что у них могло быть общего?