с публикою? Пожалуй — нет; ведь публика злопамятна и долго носит камень за пазухой, особенно долго в том случае, когда она имеет право кинуть камнем в грешного Я все пишу и пишу.

Нет ли у тебя, среди знакомой молодежи, человека, которому хотелось бы быть литературным критиком? Если есть — познакомь его со мною.

Пришли мне обещанную книгу! А я тебе — обещал что-нибудь? Забыл.

Ну, будь здоров, играй, а если что нехорошо тебе будет — беги сюда!

Поклонись от меня маме, сестре, племяннице. И прочитай книжку Содди «Радий», издание «Матезис» — удивительная вещь, и это необходимо знать.

Всего лучшего.

А. Пешков

567

С. А. ВЕНГЕРОВУ

4 [17] ноября 1911, Капри.

Уважаемый Семен Афанасьевич!

Получил первый том собрания сочинений Ваших — весьма признателен за внимание и лестное отношение Ваше ко мне. Представить не можете, сколь горячо желал бы я книге Вашей широкой читаемости в это мутное время, многие недоразумения коего Ваша работа вполне способна осветить и рассеять!

Говорю так отнюдь не потому, конечно, что Вы меня лично почтили в ней весьма лестными отзывами, но потому, что в ней чрезвычайно своевременно и очень ярко подчеркнуто Вами значение волевого начала в русской жизни, его важность, его необходимость для нас, слишком склонных к пассивизму, унаследованному нами от востока, влитому в нас вместе с монгольской кровью.

Еще раз — спасибо за подарок! Желаю Вам всего доброго.

А. Пешков

568

К. А. ТРЕНЕВУ

Ноябрь, до 11 [24], 1911, Капри.

Вы не обидитесь, если я скажу Вам, что Ваш хороший очерк написан небрежно и прескучно?

Первые же два десятка слов вызывают у меня это вполне определенное впечатление скуки и не могут не вызвать, ибо посмотрите, сколько насыпано Вами свистящих и шипящих слогов: св, с, сл, со, ще, щя, че, че, затем четыре раза сядет в уши один и тот же звук — ог, ог, ог, од.

Трижды в одном предложении Вы употребляете слово «сторона», в нем же даете три числительных — «одной», «двух», «четвертой», и все это нагромождено в двадцати двух словах.

Нет музыки языка, и нет точности, хотя сказано: «одной стороной», «с двух сторон», «четвертой стороной», — может быть, это хорошая геометрия, но — плохая пластика, и я площадь эту не вижу, не вижу потому, что ее границы показаны очень небрежно.

Две линии мещанских домов — это будет улица, а затем — один ее конец уйдет в поле, другой упрется в торговые ряды — и для площади нет места.

Вот это, если Вы позволите, я бы и назвал небрежность, и очерк Ваш преизобилует этим: всё русский язык и вдруг «перпендикулярно», а дядя Терешко у Вас идет, не встав на ноги. Как сидел, так и пошел.

А за словосочетаниями Вы совершенно не следите: «вшихся», «вшимися» — очень часты у Вас. Все эти «вши», «щи» и прочие свистящие и шипящие слоги надобно понемножку вытравлять из языка, но, во всяком случае, надобно избегать их, по возможности. «Слезящийся и трясущийся протоиерей» — разве это хорошо, метко?

И вдруг — канцелярия: «В сношениях имений телефон нашел применение!»

А если земство или верблюд понадобились Вам, так Вы раз по пяти скажете в одном и том же месте: «верблюд!» — точно Вам его продать хочется, — «земство!» — словно Вы оного противник и все зло истекающим от него видите.

569

И. И. БРОДСКОМУ

Ноябрь, после 19 [декабрь, после 2], 1911, Капри.

Дорогой Исаак Израилевич!

Заработался до того, что никак не мог ответить на Ваше милое письмо. И не ездил никуда, сижу за столом, точно прикованный. Писал Вам в Рим, — письмо не застало Вас и воротилось.

Живу на всех парах, дни идут сумасшедше быстро, ветер воет, дождь хлещет, море чем-то разгневано — ревет! Количество живых существ в доме увеличилось: откуда-то явилась серая кошка — существо весьма угрюмое и самолюбивое. Она влезает на стул и шипит, а собаке это не нравится, она лает, а попугаям вся эта история кажется уморительной, и они истерически хохочут. Ничего, Довольно шумно.

Кончил «Кожемякина», очень хочу, чтоб Вы прочитали конец и сказали мне — как понравится?

Как Лидочка и Любовь Марковна? Что поделываете Вы?

Если увидите Шаляпина, — скажите, что я страшно обрадован успехом «Хованщины» и его планы кажутся мне блестящими и как нельзя более своевременными. Наконец, он взялся за свое дело! И я уверен, что он сделает много. Представляю, как будут поставлены «Мейстерзингеры» и как он будет петь Сакса!

Живет здесь Бунин, приехал Ганейзер, еще кое-кто, и все говорят о России очень печально. А я не верю.

Как работается? Подвигается ли большая картина? Напишите обо всем, елико возможно, подробно.

Если увидите Добужинского, скажите, что обещание помню и на-днях вышлю книги.

Будьте здоровы со всею семьей!

М[ария] Ф[едоровна] кланяется, Cataldo, Carmela — тоже.

Желаю Вам всего, всего доброго!

А. Пешков

570

В С. МИРОЛЮБОВУ

23 или 24 ноября [6 или 7 декабря] 1911, Капри.

Дорогой Виктор Сергеевич!

Посылаю стихи Лазариса; мне и Пятницкому нравятся «Op-Дав», «Возвращение»; «В лесу» — последние четыре строки лишние.

Вчера Андреев телеграфировал: умер Серов, что меня прямо опрокинуло.

Здесь живут Коцюбинский, Леонтович, Черемнов. Рассказ Окунева, на мой взгляд, неудачен.

Всего доброго.

А. Пешков

Зачиная новый журнал, поимели бы Вы в виду Тренева: его следует извлечь из педагогики, — человек умный и может быть прекрасным работником.

571

В. С. МИРОЛЮБОВУ

Ноябрь 1911, Капри.

Дорогой Виктор Сергеевич!

Посылаю рукопись Коцюбинского. Автор просит переводчика: пусть он выпишет все гуцульские слова, которые ему незнакомы, и автор переведет их сам.

Пришлите мне альманах «Шиповника», Вы совершенно напрасно увезли его, он здесь нужен, и очень. Вышлите сегодня же.

Всего доброго.

А. Пешков

572

И. И. ЯСИНСКОМУ

Ноябрь 1911, Капри.

Милостивый государь

Иероним Иеронимович!

Вы пишете:

«Так как Вы меня обидели и так как, как рассказывает сама Марья Карловна, Вы написали письмо против меня в «Новую жизнь» по ее просьбе…»

Позвольте возразить Вам:

Моим письмом в редакцию «Новой