знаю, помещать не собираются…»

Крайне удивлен плохой осведомленностью Вашей о действиях и намерениях редакции «Новой жизни», членом которой Вы состоите, как Вы же сообщали мне.

Прошу Вас сопоставить приведенные мною строки Вашего письма с письмом г. Ясинского, копию его письма вместе с моим ответом ему прилагаю

Затем позвольте сказать Вам следующее: и Вы и г. Архипов, приглашая меня сотрудничать в «Новой жизни», должны были предвидеть возможность приглашения г. Ясинского в сотрудники Вашего журнала

М. Горький

558

П. А. БЕРЛИНУ

16 [29] октября 1911, Капри.

Павел Абрамович!

Если Иероним Ясинский налгал, как утверждаете Вы, — об этом Вам следует прежде всего сказать г. Ясинскому.

Но Ваше письмо не опровергает, как мне кажется, главных утверждений г. Ясинского: повесть его была принята, говорит он, — да, подтверждаете Вы; повесть отказались печатать после получения письма от меня, — да, юворите Вы; г. Архипов ходил к нему с моим письмом — совершенно верно, соглашаетесь Вы.

Где же та ложь, в которой Вы обвиняете г. Ясинского? Затем, если г. Архипов, редактор журнала, был не знаком с литературной деятельностью автора «1 марта 81 г.», «Иринарха Плутархова», романов в «Биржевых ведомостях», издателя «Ежемесячных сочинений», то Вы-то ведь, наверное, знали нравственный и политический облик этого писателя.

Нет, Павел Абрамович, вычеркните имя мое из числа сотрудников «Новой жизни» и «Нового журнала для всех».

29 окт. 1911.

М. Горький

559

В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «КИЕВСКАЯ МЫСЛЬ»

20 октября [2 ноября] 1911, Капри.

М[илостивый] г[осударь], г[осподин] редактор!

В № 286-м Вашей газеты, в телеграммах из С.-Петербурга, напечатано:

«Шаляпин собирает под петицией Макарову о разрешении М. Горькому возвратиться в Россию подписи литераторов, артистов и художников».

Позвольте заявить через посредство газеты Вашей, что слух этот оскорбляет меня, ибо ни Ф. И. Шаляпину, ни кому-либо иному я не давал полномочий ходатайствовать о позволении мне вернуться на родину.

М. Горький

Р. S. Газеты, которые перепечатали телеграмму, я просил бы поместить и это мое опровержение.

М. Г.

2 ноября 1911 г.

560

П. X. МАКСИМОВУ

20 октября [2 ноября] 1911, Капри.

Вы, Павел Хрисанфович, не беспокойтесь обо мне, я еще долго проживу!

А и крепок татарин — не изломится!

А и жиловат, собака, — не изòрвется!

И, если услышите, что я снедаем «тоской по родине» — не верьте в это. А кто при Вас начнет говорить о «защите изгнанника» — как это сделала одна московская и глупая газета — не слушайте.

Я Вам за это время писал дважды. Все собираюсь поговорить с Вами о рукописи Вашей, но — жду конца ее. То, что есть у меня, написано длинновато, с излишними подробностями, с большими зияниями. Посмотрим, как будет дальше.

Вы только не робейте. Искренность, вдумчивость и везде, где понято, — смелость — вот что надобно для писателя прежде всего другого.

Спасибо за доброе и лестное мне письмо Ваше.

Будьте здоровы!

А. Пешков

561

Л. Н. АНДРЕЕВУ

21 октября [3 ноября] 1911, Капри.

3/XI.

911.

«Каждое слово твоего письма дышит глубоким отчуждением и непониманием», — пишешь ты, Леонид. Дорогой мой друг, «отчуждение» — это то, чего я не чувствую и во что ты не веришь, извини меня.

Будь иначе — т. е. верь ты, чувствуй я это отчуждение — всякие мечты «о совместной дружеской работе» явятся ложью. Это ясно.

«Непонимание», пожалуй, ближе к правде, и ты напрасно не послал мне письмо с упреками, может, они и дошли бы до сердца, ведь я тебя сердцем люблю, а не головой.

Очень, с большим нетерпением жду твою повесть.

Ах, господи, как противна эта возня мертвых душ с Живым трупом и как бесстыдно сказалось в ней полное отсутствие уважения к Л[ьву] Н[иколаевичу] и в об[щест]ве и — особенно! — в прессе.

Очень я устал от приступов бешенства, все чаще одолевающих меня.

Будь здоров. Жму руку.

А. П.

562

М. М. КОЦЮБИНСКОМУ

22 октября [4 ноября] 1911, Капри.

Дорогой Михаил Михайлович!

Газеты, конечно, врут, я здоров, как только могу, и в Каир не собираюсь, а Вас жду — уже с первых чисел октября. Ждали Вас и еще какие-то люди с Карпат, но уехали не дождавшись.

Конец «Кожемякина» печатается, — все в порядке, как видите!

Читаю российские газеты и сохну со злости, со стыда, с тоски. И еще находятся среди русских журналистов храбрые люди, которые называют Италию «сумасшедшим домом»!

Все и всех учим, а сами не учимся ничему, всюду выступая судьями да еще такими «компетентными», что, право же, становится стыдно жить здесь и смотреть итальянцам в глаза.

А Вы все-таки приезжайте. Очень жду!

Кланяюсь семейству, жму Вашу руку.

А. Пешков

563

А. В. АМФИТЕАТРОВУ

25 или 26 октября [7 или 8 ноября] 1911, Капри.

Дорогой Александр Валентинович!

Очень я огорчен неожиданным Вашим письмом.

Нисколько не умаляя моего к Вам уважения, я, по совести, должен оказать, что единоличное руководительство литературно-политическим журналом не считаю работой посильной для Вас и уверен, что Вы с нею не справитесь. Мое убеждение подтверждают первые книжки «Современника», а особенно его неуместные манифесты.

Лично я в журнале с единоличным руководителем — кто б он ни был — не стану сотрудничать. И я принужден просить Вас: снимите мое имя из объявлений о подписке и сообщите издателю, чтоб он — уплатив мне за «Каронина», если эта статья пойдет в октябре, — аванса не посылал.

И позвольте мне, А[лександр] В[алентинович], посетовать Вам: пренебрежно относитесь Вы ко мне, «ближайшее участие» в журнале принимающему сотруднику.

До свидания и желаю всего хорошего!

А. Пешков

564

В. С. МИРОЛЮБОВУ

После 25 или 26 октября [7 или 8 ноября] 1911, Капри.

Дорогой Виктор Сергеевич!

«К чему» и «зачем» пишете Вы, а двумя строчками ниже говорите: «Я не считаю время потерянным» — ну, и превосходно, и, стало быть, было