Но чего-то не хватает.

Чего-то людям всегда не хватает, помимо чуда и денег. То мира во всем мире, то превосходства над всем миром, то честной власти, то сильной, то гуманной. Возвращения Сталина, выдворения Ленина (из Мавзолея), ума, чести и совести нашей эпохе. А также непреходящей стабильности, новых реформ, свободы слова, цензуры печати, толерантности к другим, отмены моратория на смертную казнь, любви, здоровья, успехов в работе, счастья в личной жизни. И чтобы хлеб наш насущный даждь нам днесь.

…вернусь во времена Распутина (бомжа).

Дома у нас случилась неприятность. Крупная, размером в двадцать восемь тысяч рублей. Муж неожиданно получил зарплату за полгода и отпускные. На радостях побежал на рынок, хотел купить фрукты… Полез в карман сумки – нет денег. А так как вся баснословная сумма была засунута в паспорт, исчез, соответственно, и он.

Сергей ничего мне не сказал. Пришел домой и лег. Весь день лежал в полной прострации, не ел, не пил, не смотрел передачу «Криминальная Россия», которую обычно не пропускал. Температуры не было. Очень он нас встревожил своим непривычным поведением.

К ужину муж признался в потере десяти тысяч. К утру десять выросли до пятнадцати. Заботливый Сережа решил выдать известие порционно, чтобы меня тоже не постиг временный паралич. С каждой «добавкой» мое горячее сострадание к супругу несколько охладевало. Паспорт добил. Денег на его замену не было и в ближайшие месяцы не предвиделось.

– Скажи своему, что бабки с документами в сумке таскают только… …, … … … (невоспроизводимые слова), – строго сказал мне встретившийся Распутин. – Тем более на рынке.

Я расстроилась. Это, конечно, Л. Н. проговорилась. Спросила у нее.

– А чего тут скрывать? – удивилась Л. Н.

Спустя два дня, когда я была одна дома, в дверь позвонили.

Посмотрела я в глазок и, памятуя о криминальной передаче, не рискнула открыть.

– Что вам нужно?

Вместо ответа дичайшего вида бродяга помахал паспортом Сергея.

… Да.

Возвратились и паспорт, и деньги. Все двадцать восемь тысяч. Целая куча денег в полиэтиленовом пакете, потому что не большими купюрами, а мелкими. Некоторые рубли оказались мятые, будто их пропустили через автоклав.

Вот так я окончательно поверила в чудеса обетованные. Или чудесатые, как сейчас говорят.

В три года, на заре моей памяти, я была девочкой на редкость бойкой и проказливой. Алеша, младший из семи маминых братьев, считался удивительно ответственным для своих шести лет. Всячески подчеркивая свое родственное и возрастное превосходство, он заставлял меня называть его дядей, а при посторонних – Алексеем Александровичем. Я протестовала и возмущалась. Статус Алеши был ничтожен в моих глазах, он ведь даже еще не учился!

Однажды бабушка велела ему присмотреть за мной и собралась в магазин.

– Долго будешь? – заныл мой дошкольный дядька.

– Полчаса, не больше. – Бабушка показала на часы с кукушкой. – Я вернусь, когда длинная стрелка подойдет к цифре 6.

Мы сидели за столом друг против друга красные, настороженные, взволнованные по разным причинам. Я стремилась на улицу покормить кур, поиграть с Шариком, сделать огурчикам дождь из лейки, найти в сарае кисть и зеленую краску, которой дедушка недавно обновил забор, и покрасить несправедливо обойденную дедушкой собачью будку.

Опасаясь, как бы я чего не натворила, Алеша не сводил с меня тревожных глаз. Часы тикали. Едва я шевельнулась, он закричал:

– Сидеть!

«Как Шарику», – оскорбилась я, но с максимальной кротостью спросила:

– Алеша, можно я пойду, поиграю?

– Дядя Алеша.

– Дядя Алеша, можно я пойду, поиграю?

– Нет.

Мы сидели в гостиной (она же прихожая). Я смотрела на часы. Алеша вертел головой, глядя то на часы, то на меня, то на часы, то на меня. Стрелка двигалась так… тик-так… тик… так медленно, пытка была такой невыносимой, что хотелось громко заплакать. Но плакать в отсутствие остальных зрителей не имело смысла, пожаловаться некому и удрать невозможно – Алеша бегал в сто раз быстрее меня.

– Ку-ку, – сказала кукушка, высунувшись из дверцы в часах.

Нервный Алеша показал птичке язык:

– Молчи, кукушка!

Я оценила обстановку: часы на стене, посудный шкаф, мой веснушчатый сторож, часть его смешно растянутого лица на зеркальном боку самовара, краник с фигурными кольцами и плотной ножкой в самоварном носу – предмет моего неувядающего интереса. Легко вынимается… стоп!

В бедовой моей голове что-то звонко тренькнуло. Не успела сама я сообразить, что происходит, как рука моя метнулась к кранику и выдернула его! Вода хлынула на поднос! Караульный не посрамил реакции: в мгновение ока сунул указательный палец в дырку от краника и остановил водопад!

Я была в восторге. Мало того что в руках моих очутилась вожделенная вещица, мне удалось полностью обезвредить противника. Под его оглушительный рев я моментально покинула помещение.

… Отпущенный с цепи Шарик, весь в зеленых масляных пятнах, радостно гонял по двору обезумевших кур. Я, тоже почти вся зеленая, поливала собачью будку краской из лейки, потому что кисть оказалась засохшей.

Охранника бабушка застала на прежнем месте. Он уже не мог ни рыдать, ни говорить, а только издавал длинные судорожные всхлипы. Рубашка его взмокла от слез и соплей. Бедный палец в носу самовара посинел. Хорошо хоть вода была не сильно горячей.

– Ку-ку, – сказала кукушка.

Краник нашелся в будке, когда мне исполнилось четыре года.

В четыре с половиной года у меня появилась сестренка. Папа пожелал дать младшей дочке мамино имя – Виктория. В нашей родне имена часто повторяются, я тоже получила свое в честь бабушки Ариадны. Прабабушка Евдокия (бабушкина мама), старушка себе на уме и чрезвычайно упрямая, была старостой церкви в районном городке Олекминске и умела настоять на крещении правнуков. Священник, согласно святцам, окрестил девочку Никой. Дома сестренку стали называть Викшей, чтобы не путать маленькую Вику с большой.

Алеша был горд поручениями: грел бутылочки, гладил пеленки и каждый день после обеда катал вокруг дома коляску с новенькой племянницей. В свете младенческих событий даже приезд каникулярных дядей Степы и Валеры прошел как-то непразднично. Зато им разрешили ночевать на чердаке! Присутствуя при поднятии наверх раскладушек, тумбочек, груды учебников, я завистливо думала: вот счастливые люди! Что может быть прекраснее жизни под крышей, у самого неба? На чердак сносят лыжи, санки, коробки с елочными игрушками, старые и сломанные вещи, еще годные к починке…