— Вроде бы нет, — после некоторого раздумья ответил Прошка, — зато пропасть косвенных улик! Твой рассказ и рисунки. Квартира, снятая на той самой улице, где ты пропала. Машина, взятая ими напрокат и исчезнувшая с той же улицы одновременно с тобой. А может быть, кто-нибудь из соседей видел, как они поднимались сегодня днем к Сандре… или даже как спускались от нее со мной на руках.

— Вряд ли. Увидев новости, они наверняка были максимально осторожны. Что касается косвенных улик… Не знаю, можно ли считать их убедительным доказательством. А кстати, кому пришла в голову мысль о том, что меня похитили проходимцы из поезда? И кто додумался дать объявление на телевидение?

Безбожно привирая и выпячивая свои заслуги, Прошка пространно отчитался о событиях двух последних суток. Не могу утверждать, что его рассказ был для меня полной неожиданностью. О многом я уже догадывалась, а об остальном могла бы догадаться, если бы чертова чугунная болванка на двери оставила мне побольше времени на размышления. Например, о том, что Генрих, Марк, Леша и Прошка приедут на розыски. Я на их месте сделала бы то же самое.

В нападении на машину Толика-Аркаши и Васи тоже не было ничего удивительного. Я еще на вокзале заметила, что они кого-то боятся, а подслушанный мною здесь, в доме, разговор объяснил причину пристального интереса к моей персоне. Теперь же стало ясно и то, почему меня похитили. Не иначе как черт дернул Сандру запечатлеть для потомства дурацкую вывеску сапожной мастерской на той самой улице, где беглецы залегли на дно. Должно быть, они были неприятно поражены, увидев, как я дефилирую мимо их подъезда. Ведь не прошло и суток после обыска моих пожитков и снятия с меня подозрения в шпионаже. Кабы не наше с Прошкой бедственное положение, их даже можно было бы пожалеть. Наверное, так же чувствует себя затравленная лисица, с трудом оторвавшаяся от преследователей и нырнувшая в нору только затем, чтобы обнаружить у второго выхода страшную таксу. Тут кто угодно потеряет голову.

Действия моих друзей тоже были вполне предсказуемы. Единственным сюрпризом в Прошкином рассказе оказалась деятельность Селезнева. При всей теплоте наших отношений двух месяцев знакомства, на мой взгляд, все же недостаточно для желания поучаствовать в спасательной операции.

— Наверное, Сандра спятила, — сказала я вслух. — Я же говорила ей, что познакомилась с Селезневым только в ноябре. Как она не постеснялась позвонить и вызвать его в Питер?

— Брось, Варвара, — сердито сказал Прошка. — Хоть на краю вечности прекрати ломать комедию.

Я опешила:

— Как прикажешь тебя понимать?

— А вот так! Сандра тебя выдала. Впрочем, мы и без ее откровений догадывались, что твои шашни с Селезневым закончатся загсом.

Я несколько раз открыла рот, но слов так и не нашла.

— Молчишь, — констатировал Прошка. — Нечем крыть?

— Слушай, ты, кажется, упоминал, что тебя били по голове. Ты уверен, что у тебя все в порядке с мозгами? Во всяком случае, один из нас определенно сошел с ума.

— Значит, решила стоять до конца… Ну-ну! Только вот непонятно, на кой черт тебе это нужно, если через несколько часов мы превратимся в мороженые тушки.

— Прошка, милый, ты бредишь! Мои чувства к Селезневу даже приблизительно не подпадают под определение «нежные» и уж тем более «страстные».

Прошка попытался было приподняться на локте, но поскольку я ограничивала свободу его движений, потерпел неудачу и снова повалился на картошку.

— Поклянись! — потребовал он страшным голосом.

— Клянусь! — торжественно провозгласила я. — Клянусь здоровьем и жизнью Генриха, Марка, Леши, Сандры и Лидии. Достаточно?

Прошка долго обдумывал последний вопрос и наконец неохотно согласился:

— Достаточно. Уж если ты поклялась жизнью и здоровьем ненаглядного Лешеньки, значит, не врешь. Выходит, Селезнев напрасно питает надежду? Дурак несчастный! Ты знаешь, что в разговоре с Сандрой он назвал тебя своей невестой?

— Дон?! Это какое-то недоразумение. Наверное, Сандра что-то напутала. Я всегда говорила, что чтение любовных романов сказывается на умственных способностях. У нее все в голове перемешалось…

— Ерунда! Сандра — самая здравомыслящая женщина из всех, кого я знаю, вступился за мою подругу Прошка. — Если она говорит, что Селезнев называет тебя невестой, значит, так оно и есть. Может, он просто боялся тебе признаться? Я его понимаю. Еще бы ему не бояться! Тут требуется богатырская сила духа и полное отсутствие инстинкта самосохранения. Я, например, скорее согласился бы провести ночь в раскаленном террариуме с кобрами, чем объясниться тебе в любви.

— И правильно! Если я когда-либо заподозрю, что ты собираешься объясниться мне в любви, самолично запру тебя на ночь в террариум и обложу его угольками. Целуйся лучше с кобрами. А что касается Дона, то тут какая-то ошибка, уж поверь. Любая женщина, любая сопливая девчонка всегда совершенно определенно знает, любит ее данный конкретный мужчина или нет, особенно если сама в него не влюблена. Не догадывается — понимаешь? — а именно знает. Даже если мужчина молчит, как партизан, его все равно выдают взгляд, поведение и нечто неопределимое — быть может, пресловутые биотоки. Если бы Селезнев положил на меня глаз, он бы испытывал в моем присутствии напряжение, а он, наоборот, внутренне расслабляется. Я это чувствую. Собственно, потому-то он и ищет моего общества. Работа у него не приведи господь, сам знаешь, а людей, с которыми он мог бы поболтать, посмеяться, снять стресс, в его окружении нет. Вот и весь секрет его привязанности.

Прошка ничего не ответил, но по его расслабленной позе и спокойному дыханию я поняла, что он мне верит.

— Слушай, — снова заговорила я через минуту. — Раз уж зашел такой разговор, не мог бы ты объяснить, почему мои отношения с Селезневым вызывают столь жгучий интерес? Честно говоря, я пребываю по этому поводу в полном недоумении, хотя, казалось бы, знаю вас как облупленных.

Прошка ответил не сразу, и по его интонации я немедленно поняла, что он собирается увильнуть.

— Ну… мы просто считаем, что милиционер — неподходящая для тебя компания.

— Не ври! — строго сказала я.

Прошка заерзал и выпалил раздраженно:

— Не знаю!

— Не ври, — повторила я.

Он помолчал, потом шумно вздохнул и наконец выдал:

— Ну ладно, ты сама напросилась. Потому что ты женщина.

— При чем здесь моя половая принадлежность?

— При том! Если бы Леша или Марк надумали жениться, то лично для меня изменилось бы немногое. Может быть, мы и стали бы видеться реже, но они все равно остались бы моими друзьями. Для влюбленного мужчины любовь — всего лишь часть жизни. Важная, но часть. У него остается место и для работы, и для увлечений, и для друзей. А для влюбленной бабы любовь и есть жизнь. Если и существует что-то другое, то где-то на самой периферии. При малейшем конфликте с возлюбленным баба поступится чем угодно, лишь бы удержать при себе единственного и ненаглядного. Это во-первых, а во-вторых, все мужики собственники. Сами они сколько угодно могут предаваться своим увлечениям — я имею в виду не только женщин, а увлечения вообще, — но никому из них не понравится, если любимая жена будет делить свою привязанность к нему с привязанностью к кому-то еще. Тем более если этот кто-то — мужского пола. Понятно?