Он, внутренне удивившись, все же повиновался без слов.

Вышли. Она с трудом, но все же передвигала ноги. Тон запер камеру. И повел пленницу в том направлении, которое показалось ему правильным. Он не ошибся. Вот лифты. Они не работают, помнил он. Но для своего-то персонала есть, наверное, хоть один?

Этим одним оказался шестой. Чугар вызвал его все той же карточкой. Вошли. И он нажал самую верхнюю кнопку.

На ужин монтажная команда номер четыре возвращалась медленно; не потому, что не хотелось есть, голод-то ощущался, но, похоже, все силы до последней капли остались там – в «ХТ Метаморф-2» – так официально называлось место их работы. Хотя, как ни называй, все равно понять что-либо было не то что трудно, но просто невозможно.

Именно так, во всяком случае, думал Пат Пахтор, вместе со всеми новыми сотоварищами бредя к строению, которое все они уже стали называть своим домом – хотя бы потому, что другого просто не было, а жить совсем без дома человеку нельзя. Но думал он не только об этом; главным среди тяжело ворочавшихся в голове мыслей и ощущений оказалось великое удивление, которое, как ни старайся, все никак не желало утихомириться.

Удивляло все. И прежде прочего – сам рабочий день. Пат не впервые работал на монтаже – и попроще, и посложнее. И достаточно хорошо представлял себе, что к чему: вот тебе количество работающих, вот – уровень механизации, вот – степень сложности, вот – организация процесса и, наконец, вот – затраченное время. И, как производное всего этого, – результат.

Выход, как говорится, готовой продукции.

Человеку, обладающему подобным опытом, не составляло большого труда мысленно выразить в цифрах все характеристики сегодняшнего, первого для этой команды рабочего дня. Заранее было ясно, что результат будет меньше того, какой могла бы дать хорошо слаженная бригада. Люди впервые стали работать вместе, у некоторых (это сразу почувствовалось) не хватало, а скорее – просто не было опыта монтажа конструкций такого масштаба, так что потери обычно возникали на каждом шагу: неверно прочитал схему, не так подошел, не так подал и наложил, приходится повторить действие сначала – ну, и все такое. Плюс еще невозможность не отвлекаться: слишком уж странным казалось все, что привелось здесь увидеть, и оглядка, а то и просто глазение широко распахнутыми очами было просто необходимым, потому что в рабочем пространстве человек должен чувствовать себя привычно спокойно. Ну, не так, как у себя дома, но как, скажем, в вагоне поезда: я в этом вагоне впервые в жизни, но заранее знаю – где, что и как, почему и зачем. Начальство, конечно, понимало, что без потерь не обойтись. Так что Пат Пахтор, с самого начала на глазок прикинув, был убежден, что сделают они от силы – ну, если ноль целых шесть десятых положенного, то это будет большой удачей и десятнику останется только потирать руки от удовольствия.

Это Пат так решил в самом начале. А потом произошло странное: работа так закрутилась и завертелась, что пропало всякое ощущение времени, а возникло что-то совершенно другое: похожее на чувство полета. Хмельное такое состояние, как в лихой пляске, когда ноги делают выкрутасы и у тех, кто в жизни никогда не танцевал даже что-нибудь медленное и простенькое. Типа «Шаг вперед и два назад».

Закрутило их так, что вот сейчас, медленно ступая, даже чуть подволакивая ноги, Пат Пахтор пытался и никак не мог вспомнить: что же, собственно, они делали и в какой последовательности. И что же, черт бы взял, они монтировали? Что это такое было? Чем это не было, он сказал бы запросто – если бы оказался сейчас в состоянии вспомнить хотя бы – как это выглядело. Не успел запомнить? Или просто вылетело из головы?

И это при всем том, что вообще-то сегодня он, едва успев проснуться, почувствовал себя так хорошо, так собранно, как ему очень давно уже не доводилось. И главное – как раз память вроде бы прояснела, стали вдруг вспоминаться какие-то дела, то ли с ним, то ли не с ним и неведомо когда происходившие. Так или иначе, вплоть до сигнала к работе, все отложилось в голове, до последней мелочи. А вот остальное – туман туманом. Как с большого бодуна.

«Хотя, – думал Пат лениво, – все это, скорее всего, от усталости. И от голода. Выложились-то серьезно.

И все равно, – понимал он, даже не стараясь одеть мысль эту в какие-то слова, – все равно, сделали мы ну пусть не в десять раз больше, чем можно было предполагать даже и по самому большому счету; не в десять, но уж раз в пять-шесть – зуб даю. Такое сотворить (подтверждали мелькавшие в памяти картинки, беглые и сумбурные, как клипы) можно было хорошо если за нормальную рабочую неделю. А день на дворе все тот же – словно бы мы на работе совсем мало времени провели: часа полтора-два, всего-то. Непонятно.

Ну ничего, – успокаивал Пат сам себя, поудобнее усаживаясь за стол и проверяя ложку-вилку на чистоту, – вот поем досыта, передохну – тогда и думать станет легче. А то ведь что-то в голове свербит – навязчиво, как, скажем, муха летает, – вот жужжит здесь, вот – там, не выгнать и не поймать, потому что лень от усталости, но и не слышать никак не получается. Жужжит.

Интересно: а зачем мне вообще об этом думать? Голову ломать? Вон ребята, отвалившись от тарелок, уже куда-то намылились…»

– Эй, Пат! Уснешь за столом! Пошли с нами.

– Куда это?

– Да так просто – осмотреться, первый день же. Может, встретим земляков, а может, с кем-нибудь и познакомимся, тут ведь не одни мужики живут, вон и на кухне – поварихи, я сам видел. Пошли!

Пат чуть-чуть подумал:

– В другой раз, ребята. Что-то приустал.

– А мы – нет, что ли? Вот и хотим взбодриться. Ну, дело твое.

Ушли – медленно, враскачку. Да, всем досталось сегодня. Может, и правда нужно было с ними пойти размяться?

Пат тоже поднялся, упираясь ладонями в столешницу. Подумал, усмехнувшись: ребята, если вам поварихи и встретятся, то толку им от вас нынче будет немного. Это вам только кажется сейчас, что вы такие бодрые. А на деле…

«Ложиться надо побыстрее. Костюм аккуратно повесить: вещь дорогая, и вряд ли тебе так просто выдадут новый, если с этим что случится. А без него много не наработаешь. Вообще ничего.

(Ну-ка, попрохладнее сделаем: натрескался так, что жарко стало от еды.)

Как же это время прошло?

Так. Значит, сперва объяснили, как в костюмах ловчее работать, для чего какой пульт и какое приспособление. Ну да, особо предупреждали следить за герметичностью: не дай бог если щелка или порвется материал – хотя рваться он не должен, но ведь не так уж редко бывает то, чего быть не должно. А кто-то из наших спросил: а зачем такая строгость – не в воде ведь работать и не в заатмосфере? Может, в агрессивной среде? Ответили: нет, среда будет как раз неагрессивная, но и не воздух, каким дышим: все здание герметично, и внутри, за тамбурами, гелий под небольшим давлением – чтобы никакой случайной химии там происходить не могло. Так что в случае чего из костюма воздух попрет наружу. Не смертельно, конечно, поскольку запас дыхания в костюме – на полный день, так что не задохнешься; однако же придется тебя эвакуировать, значит – прерывать процесс, проводить через тамбуры, хорошо, если ты от них недалеко. А если в другом конце как раз, а зал в длину триста пятьдесят метров? Ну, и всем стало ясно, зачем герметизация».