— А вы часто летаете на драконах, мирр ректор?

Она разрумянилась, ее глаза наполнились энергичным блеском. Я поудобнее уселся среди драконьих гребней, напомнил себе, что еще ни один всадник за всю историю мира не свалился с драконьей спины, и ответил:

— Предпочитаю поезда. Или норы в пространстве.

— От этих нор только голова болит, — весело сообщил Винтеркорн, и я почувствовал, как от спины Герберта начинают разливаться волны жара: дракон согревал седоков. — Час полета на драконьей спине, весь мир, как на ладони — что может быть лучше?

Я знал, что может быть лучше: уютное купе первого класса, газета и кофе. Дракон прянул в небо, пролетел через снежную завесу, которая моментально залепила мне и глаза, и уши, и, оказавшись над облаками, полетел сквозь синеву в сторону столицы. Майя вцепилась в костяной гребень, и я чувствовал, что она готова закричать во всю глотку от восторга.

Снежная буря пришла в столицу на хвосте Герберта. Когда мы приземлились возле дворца Санбен, в котором традиционно останавливались высокие гости и путешественники, а теперь организовали кулинарный конкурс, то первые белые хлопья начали опускаться на плечи статуй в пышном саду. Майя, которая растерялась от хрупкой красоты дворца, его бесчисленных лестниц и башенок, искрящегося золота окон и торжественного караула возле дверей, машинально взяла меня за руку. Я ободряюще сжал ее пальцы и негромко произнес:

— Не робей. Я здесь, с тобой.

Майя посмотрела на меня с нескрываемой радостью и так же тихо призналась:

— Я так этому рада, вы просто не представляете.

— Ну вот! — весело произнес Винтеркорн, поднимаясь по лестнице к гостеприимно распахнутым дверям. Слуга в темно-синем костюме с поклоном поднес ему какую-то карточку, Винтеркорн заглянул в нее и продолжал: — Здесь разместили гостей и участников конкурса, ваши комнаты на втором этаже. Так что устраивайтесь поудобнее, завтра его высочество Хенрик будет знакомиться с участниками.

Майя даже ахнула. Мы вошли во дворец, и она окончательно растерялась — девчонка с коробом доставки на спине и представить не могла бы, что познакомится с наследником престола, окунется в сверкающую золотом, хрусталем и зеркалами роскошь дворца, поднимется по мраморным ступеням мимо караульных в красных мундирах и черных лохматых шапках… Сейчас она выглядела так, словно окунулась в прекрасную и добрую сказку — а я вдруг поймал себя на том, что смотрю на Майю и любуюсь ею.

Она и правда была прекрасна — как любой человек, наполненный счастьем и желанием делать то, что ему по душе.

Комнаты, в которых размещали гостей, были небольшими, изящно обставленными и с дрянной звукоизоляцией. Мои вещи поместились в одну небольшую походную сумку; разбирая их и укладывая в шкаф, я услышал, как за стеной кто-то вздохнул и признался со скрипучим тевторским акцентом:

— Эта тарока вытряхла из меня все кости! А зафтра первый этап!

Отлично. Значит, друг, которому я мог доверять, уже здесь.

Я пощелкал пальцами, окутывая комнату заклинанием тишины: теперь, что бы здесь ни делали и о чем бы ни говорили, никто этого не услышит. Закончив с вещами, я вышел из комнаты, подошел к соседней двери и, постучав, услышал:

— Да-да! Открыто!

Майя лежала на кровати в позе морской звезды, раскинув руки и ноги и искренне наслаждаясь роскошью — мягчайшими покрывалами, перламутровой инкрустацией мебели, золотом зеркальных рам. Я растянул заклинание тишины на ее комнату, опустился в кресло и спросил:

— Нравится?

— Очень, — призналась Майя. Мне искренне нравилось то, как она наслаждается жизнью. Ее радовало абсолютно все, что попадалось на глаза. — Знаете, я и представить не могла, что однажды буду в настоящем дворце… А завтра уже конкурс начнется. И мне же еще платье принесли!

Она села, устало провела ладонями по лицу и, с надеждой глядя на меня, спросила:

— Как вы думаете, я справлюсь? То есть, нет, я не то хотела спросить. Я… — она сделала паузу, вдруг став очень серьезной, почти трагической. — Я выживу?

— Для этого я здесь, — ответил я, стараясь, чтобы ей хватило моей уверенности. — Все будет хорошо, Майя, можешь мне поверить.

— Завтра первый этап, — сообщила она и, взяв с прикроватного столика журнал с глянцевыми страницами, сказала: — Сначала знакомство и напутственные слова покровителей, потом совместная молитва Брону Хлебопеку и первый этап, супы.

— Уже решила, что будешь готовить?

— Да, чинский острый суп со стеклянной лапшой и куриными сердечками. Просперо Конти тоже будет среди судей, — Майя посмотрела на меня и улыбнулась. — Поверить не могу. Просто не могу поверить. Три недели назад я снимала койку на чердаке и разносила курицу с картошкой. А теперь я тут, во дворце, и будет конкурс, и я знаю правду о себе… — каждое новое слово звучало все горячее, а потом Майя осеклась и, помолчав, добавила: — И хочу верить, что выживу. Что все мы выживем.

— Иначе и быть не может, — улыбнулся я и, поднявшись, протянул ей руку. — Пойдем. Покажу тебе кое-что.

* * *

Майя

Я надеялась, что не выгляжу, как деревенщина, которая идет по огромному проспекту, залитому огнями витрин, звоном мобилей, что катились по дороге сверкающими черными жуками, голосами и смехом людей. Я надеялась, что не разеваю рот от восторга, любуясь дворцами и парками, переходя через изящные мосты, замирая возле статуй героев. Джон держался с той же светской небрежностью, которая наполняла всех обитателей столицы, и в какой-то момент я негромко призналась, держа его под руку:

— Джон, вы не представляете, как я рада, что вы тут со мной.

Он улыбнулся. Мягко погладил мои пальцы — шел снег, а мы были без перчаток, но я почему-то не чувствовала легких укусов мороза.

— И я рад, — искренне ответил Джон, и его слова были похожи на морскую волну, которая накатила, смяла, сбила с ног.

«Я влюбилась? — подумала я. — Я влюбилась, как дурочка, в человека, которого не имею права любить».

От этой мысли было одновременно очень хорошо и очень горько. Мы шли по столичному проспекту сквозь снег, кругом был огромный, бесконечно прекрасный и счастливый город, а я не знала, чего хочу больше: умереть прямо сейчас или идти вот так вечно. Джон улыбался каким-то своим мыслям и неожиданно сказал:

— Давай не будем нарушать нашу традицию. Свернем-ка вот здесь.

Несколько шагов — и мы оказались в тихом проулке. Столичный шум отступил, смазался, остался где-то за спиной. Мощеная булыжником улочка утекала куда-то вниз, дверь в погребок была приоткрыта и три черные кошки на вывеске шевельнулись и