— То есть ты меня тоже ненавидишь? — с надеждой молча спросила жена, убирая тарелку.

— Еще как! — молча сказал муж, знаком показывая, чтобы она налила ему чаю.

— Тогда зачем же нам жить вместе?! — молча изумилась жена, наливая ему чай.

— Потому что ты без меня окончательно скурвишься, — молча ответил муж. — Чего это чай жидкий, как моча?

— Ты дождешься, — молча закричала жена, подливая заварки, — что я когда-нибудь отравлю тебя! Я уже думала об этом! Я не сплю уже ночами, мечтаю, чтобы ты под машину попал, чтобы ты смертельно заболел, чтобы… Тебе не страшно?

— Страшно пусть будет тому, у кого совесть грязная, — молча ответил муж, насыпая в чашку чая шесть ложек сахара. — А у меня она чистая.

— Господи, за что? — молча простонала жена.

Муж хмыкнул и молча промолчал.

А потом велел ей стелить широкую супружескую кровать, купленную для них родителями перед свадьбой четыре года назад.

— Я не выдержу! — молча плакала жена, застилая постель.

— Выдержишь, никуда не денешься! — молча зевнул муж.

И оказался совершенно прав: жена выдержала и никуда не делась, через одиннадцать лет отношения их наладились. По крайней мере ежевечерние ссоры прекратились и они ужинают молча, смотря по телевизору сериал «Тихий ангел», который им обоим нравится.

Ду Ру пришла пора жениться. А обычай в их племени был таков: созревший юноша подходит к девушке и говорит:

— Ыз? — то есть: «Хочешь быть моей женой?»

И она отвечает или «На», то есть «Да», или «По ше на», то есть «Нет».

И вот Ду Ру подошел к Фу Ты.

— Ыз?

— По ше на.

Ладно. Подошел к ее сестре Ну Ты.

— Ыз?

— По ше на!

Обидно. Подошел тогда к третьей сестре Гну Ты.

— Ыз?

— По ше на!

И так, к кому бы ни подошел Ду Ру, никто не хотел за него замуж. И не то чтобы он беден или некрасив был, но вот как-то не совпадало что-то. А главное, подумал, Ду Ру, наверное, есть в нем что-то такое, что настраивает девушек на смешливый лад (когда приезжали белые люди, его всегда заставляли валять дурака, строить гримасы и корчиться, уверяя белых, что это есть древние пояски и обычаи; белые охотно фотографировали, давая за это деньги, которые брали себе хитроумные старейшины).

Но Ду Ру хоть и смешон был, а не дурак. Осмыслив свои действия, он решил поступить иначе.

Он подошел опять к той же Фу Ты, выпалил:

— Ыз? — и убежал. Только розовые пятки сверкали.

Растерявшаяся Фу Ты только пробормотала:

— Муд Ил Ло! — что означало «вот чудак».

Она бродила по селению и окрестностям, что сказать этому идиоту: «По ше на». Но выяснилось, что он отправился на охоту.

Прошел день, второй, третий.

Никто не беспокоился: такое бывало. Или вернется — или пропадет. Никто не способен помочь, судьбу человека решает всесильный Ам Бете.

И тогда Фу Ты отправилась в лес.

И через полдня, обнаруживая следы Ду Ру с помощью острого взгляда и тонкого нюха, она нашла его безмятежно спящим на полянке.

— На! На! — завопила счастливая и до смерти влюбившаяся Фу Ты, падая на Ду Ру и обнимая его.

— Давно бы так, дура, — сказал Ду Ру, мощный спросонья, переворачивая Фу Ты и овладевая ею.

А всесильный Свезз Ло (лесное имя одного и того же бога) шептал в листьях деревьях:

— Го-ди, го-ди! — что означало: «Держи паузу!»

Человек мужского рода Д. (или сокращенно ч.м.р., или, по-другому, чмэр) захотел спариться с человеком женского рода Л. (или ч.ж.р. — или, скажем, чжэра). Но чжэра Л. в это время стремилась спариться с чмэром М. И ей это удалось.

Через три года она бросила чмэра М., и чмэр Д. тут же приступил к ней. Но чжэра Л. успела уже захотеть спариться с чмэром Н. И ей это удалось.

Через пять лет она бросила чмэра Н., и чмэр Д. тут как тут. Он уже руки протянул, но чжэра Л. увернулась, потому что сильно захотела чмэра О.

Через два месяца она бросила чмэра О., и чмэр Д. обнял ее крепко и дал понять.

И она уже склонилась, но, склоняясь, заметила игристого чмэра П. и бросилась к нему. И, по обыкновению, добилась своего.

Через полгода она бросила чмэра П., и чмэр Д., улучив момент, наконец спарился с ней. Три дня и три ночи они не расставались. Чжэра Л. оказалась удивлена и довольна. Она оказалась счастлива.

Утром четвертого дня безумно окрыленный чмэр Д. вышел на улицу, чтобы пройти по улице, щурясь на солнце, и купить шампанского в ближайшем магазине. Купив его на соседней улице, он пошел назад. Он свернул на улицу, где жила и ждала его счастливая чжэра Л., и лицом к лицу столкнулся с девушкой женского пола (дэжэпэ) неизвестного имени. Он остановился, как вкопанный. Дэжэпэ была юна и хмельна. Кожный покров ее был цвета подсолнечного масла (производства Милюхинской маслобойни, знаете такое? — с горчинкой…), на нем (на покрове) там и сям посверкивали золотистые волоски. Нижние конечности дэжэпэ были длинны, верхние тонки, но округлы. Два бугорочка молочных желез сквозь тонкую маечку иглами впились в мозг Д. Эта маечка открывала вопиющей гладкости кожную обтяжку брюшной полости (и невероятно было представить, что там, как у всех, десятки метров толстых и тонких кишок, казалось — лишь однородная плотная плоть), кроме маечки на ней были короткие шорты, топорщащиеся слегка складками в области логова лона… Эта дэжэпэ была утренне свежей, несмотря на хмель, но она несла в себе и темную, сладкую, как боль, ночь. И были у нее еще невероятно белые зубы. Улыбнувшись этими белыми зубами, дэжэпэ сказала:

— Опохмелиться мне несешь, чмэр?

Д. промолчал.

Она засмеялась, взяла у него бутылку; откупорила и стала пить, обливаясь влагой и пеной, запрокинув голову, и игра горла ее, в котором двигались кольца трахеи, перекатываясь под кожей, чуть менее смуглой, чем все остальное, свела с ума чмэра Д. окончательно.

А чжэра Л. не дождалась его ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю, ни через год.

История эта абсолютно правдива, жаль только, что не может подтвердить это сам чмэр Д., потому что с того дня его никто нигде и никогда не видел.

Стенька Разин, досыта натешившись с запуганной измученной персиянкой, хмуро глядел в ее напрочь непонятные глаза и говорил:

— Чего молчишь, дура? Учись по-нашему! Дескать, дроля мой! Коханый, любый, ненаглядный. Мы ж не собаки, чтобы молчаком-то? Ай?