С мамой Аня не виделась. Та, естественно, знала, где ее дочь – отец сказал, – но что она об этом думала, было неизвестно. Аня и не стремилась узнать: созваниваясь с мамой несколько раз, она тщательно оберегала от нее любые подробности своего нового житья, словно боялась, что та тут же примчится его разрушить. Но мама, конечно, никуда не мчалась: наоборот, она так спокойно и мягко разговаривала, что Аня даже начинала чувствовать вину – но как только ее посещало это чувство, она старалась побыстрее закончить разговор.

Папа за все лето не навестил ее ни разу.

Постепенно Аня стала замечать детали, которые мало тревожили ее на первых порах. Основная проблема заключалась в Дашиной матери. Во-первых, она была показательно религиозна. По вечерам молилась, стоя в коридоре на коленях. Весь ее дом был напичкан изображениями Христа и написанными от руки молитвами – в частности, одна висела в туалете на двери. Во-вторых, не замечая тут никакого противоречия, Дашина мать была до смешного суеверна – например, она требовала закрывать крышку унитаза, чтобы через него “не уходили из дома деньги”. Аню с самого начала смутили и обе эти черты по отдельности, и их парадоксальное сочетание, но всерьез они стали проблемой, только когда Дашина мать взялась за ее, Анино, религиозное воспитание. Например, сначала она запретила ей читать фэнтезийную книжку про приключения юной ведьмы, ибо ведьмы – это бесовство и оскорбление господа. Аня вежливо выслушала проповедь, но проигнорировала ее. Через пару дней Дашина мама вновь нашла у нее ту же книжку и с криками ее выбросила.

Довольно скоро к этому добавились околобожественные наставления и попытки обучить Аню молитвам, это было тем более странно, что Дашина мать на деле оказалась вовсе не кроткой бескорыстной христианкой. С первой недели она выделяла Даше и Ане деньги на карманные расходы – надо сказать, довольно щедро. Аня умилялась и удивлялась ее доброте, пока Даша не упомянула вскользь, что эти деньги – часть того, что дает каждую неделю на Анино содержание ее отец. Аня сразу же и думать об этом забыла и вспомнила только, когда денег стало неожиданно меньше. Точнее, теперь их приходилось выпрашивать – делала это, впрочем, всегда Даша. Кроме этих редких карманных денег, Аня никакой роскоши больше не видела – с первого дня она питалась в основном бутербродом на завтрак и макаронами или картошкой на ужин. Куда девалось выдаваемое отцом содержание, она не знала.

Несмотря на то что ее каждодневный быт Дашину мать не волновал, она почему-то любила вслух строить долгосрочные планы: как Аня пойдет учиться в вечернюю школу вместе с Дашей и сможет подрабатывать днем – ведь такой взрослой девушке уже неловко брать деньги у взрослых; как они поедут через месяц отдыхать в какой-то подмосковный санаторий – Аня, Даша и она. Разговоры про этот санаторий велись с первого дня. Дашина мать явно им грезила – она с восторгом описывала грязевые ванны, минеральные воды и прочие прелести этого места. Ане не очень-то хотелось ехать в какой-то санаторий – ей это казалось стариковским развлечением, но никакой опасности в разговорах она не чуяла. Они были такие абстрактные и ни к чему не обязывающие, что обычно она просто пропускала их мимо ушей.

Тем не менее на санатории все и закончилось.

Отец, наверное, догадывался, что Анины каникулы в этом году нельзя назвать образцовыми, и, возможно, даже чувствовал некоторую вину, что мало занимается дочкой. В одном из их телефонных разговоров он обронил, что мог бы отправить Аню в летний лагерь. Это было очень похоже на него: выполнить формальные родительские функции, сплавив Аню еще дальше, но тогда она об этом не думала и очень обрадовалась. Она прожила у Даши уже два месяца и начала немного уставать от неустроенности быта, однообразных развлечений и странностей Дашиной матери. Аня стеснялась признаться в этом самой себе, но иногда она начинала чувствовать себя брошенной и никому не нужной. Постоянный бардак в Дашиной комнате, который поначалу даже вызвал у Ани уважение как очевидный символ борьбы, стал раздражать. Пыльная скрипучая мебель, облупившаяся краска и сломанная дверца обувного шкафчика, раньше незаметные, тоже внезапно вышли на первый план. Разговоры о вечерней школе безнадежно заслонили все прежние их с мамой мечты о Московском университете. Тут никакой Москвой не пахло – Даша, например, должна была окончить вечернюю школу, а потом пойти в колледж учиться на повара. Если сначала Аня чувствовала огромное облегчение, что с ее плеч сняли бремя излишней амбициозности, то вскоре без этого бремени ей стало слишком легко и неуютно. Ее обижало, что на новом месте ей никто не прочил блестящего будущего, а когда она сама заикнулась о планах поступать в Москве, Дашина мать отмахнулась от нее как от мухи и сказала, что на это никогда не будет денег.

В общем, поездка в летний лагерь Аню воодушевила, и она тем же вечером сообщила Даше и ее маме, что уезжает на несколько недель.

Что тут началось!

Дашина мать моментально начала кричать. Аня никогда не видела, чтобы люди так разъярялись за считанные секунды. Как же санаторий? – визжала она. Что ты за неблагодарная дрянь? Как ты смеешь втихаря строить планы на самостоятельный отдых, когда мы с Дашей столько сделали для тебя? Не удовлетворившись криками, она принялась названивать Аниному отцу. Вы знаете, что ваша дочь обманщица? Она договорилась с нами о совместной поездке, а теперь подставила нас!

Даша ничего не кричала. За руганью своей матери и Аниными оправданиями она наблюдала с надменным спокойствием. Только поздно вечером, когда они с Аней остались вдвоем, сказала: никогда не сомневалась, что ты предательница. Поэтому у тебя и нет друзей.

Это лишило Аню всякой воли к сопротивлению. Даша сидела в комнате как немой презрительный укор, а Аня рыдала взахлеб до глубокой ночи – от обиды, от чувства, что ею воспользовались, от одиночества и стыда. Никогда за все свои четырнадцать лет она не чувствовала такого огромного зияющего отчаяния. На следующий день рано утром она собрала вещи и уехала к отцу.

У него в доме все было по-прежнему – чисто и прохладно, на холодильнике висели те же магнитики, братик ползал по ковру перед телевизором, а жена бросала на Аню взгляды. Аня ждала, что ее вот-вот захватит прежняя магия и она снова увидит, что папа – герой в сверкающих доспехах и их вместе ждет прекрасная, удивительная жизнь. Но почему-то у отца дома чувство брошенности и одиночества только возросло. Папа был тут, с ней, но Ане казалось, что он ее сторонится: он шутил слегка натянуто, отвечал невпопад, отводил глаза в сторону. Она сначала подумала, что он на нее сердится, потом – что чувствует себя виноватым, а потом – что он просто не знает, куда ее теперь девать.

Она уехала в лагерь, а вернувшись, снова стала жить с мамой.

Лежа под одеялом в спецприемнике, Аня сухими глазами пялилась в темноту. Перед ней разворачивались картины: она вспоминала голубую кружку в сеточке трещин, из которой она пила кипяченую воду у Даши дома; золотую фигурку Будды, которую папа привез с Бали; как Даша, положив на колени круглое зеркальце, давила прыщ у себя на подбородке; папу целиком – такого высокого, мужественного, с красивым удлиненным лицом. Как только она умудрялась столько лет убеждать себя, что нужна ему?