Следовало арестовать его, а потом продемонстрировать власть и могущество Короля и выпустить его, оказав ему этим милость.

Можно было также разрешить ассамблею, что и было сделано, поскольку не было причин запретить ее в то время, когда она должна была состояться согласно эдикту; но, извлекая выгоду из вины этого негодяя Шамье, следовало не допускать его на ассамблею, ведь было невозможно не предвидеть, что уж коли он позволил себе дерзость так говорить при дворе, то в ассамблее, где он был не только секретарем, но и одним из главных инструментов устройства различных беспорядков, которые нарушали ее работу, мог позволить себе все что угодно.

Тот, кто безвольно руководит судейским сословием, дает повод к презрению, которое чревато неповиновением и открытым мятежом.

Одним словом, большинство на этой ассамблее как будто сговорились воспользоваться моментом; но раскол среди тех, кто, не имея собственных средств, чтобы добиться своих целей, явился туда лишь для того, чтобы вообще все сорвать, позволил королевскому комиссару Бюльону воспользоваться проявлениями зависти и ревности среди участников ассамблеи, чтобы даже самых негодных из них завоевать на сторону общественного интереса, играя на их собственных.

Таким образом, из нескольких требований ассамблеи, вредных для Церкви и Государства, они не добились удовлетворения ни одного, за исключением того, которым пользовались при покойном Короле.

Герцогом Буйонским были очень довольны: по его возвращении ко двору ему был подарен дворец в пригороде Сен-Жермен, который с тех пор носит его имя; но сам он был не очень доволен, так как рассчитывал на более щедрое вознаграждение.

Он так надеялся оказаться после этого в правительстве, что, будучи обманутым в своих ожиданиях, пожаловался Бюльону, что его провели, что он предпочтет сжечь свои родовые книги, коли не добьется реванша; с этого момента он вознамерился воздействовать на принца Конде, и позже мы увидим, чем это кончилось.

Думаю, что герцог Буйонский был не прав, когда говорил, что его провели: правившие тогда министры были слишком умны, чтобы пообещать призвать его, при его-то характере и вере, в правительство. Ему следовало скорее сказать, что он сам ошибся, теша себя напрасными ожиданиями.

И впрямь, обещать что-либо и выполнять обещанное по отношению к тем, кто руководствуется лишь собственными интересами, позволять им надеяться на то, чего они беспричинно желают, при этом делая это так, чтобы им казалось, что им ничего не обещали, – искусство, которым владеет двор, за которое можно, конечно, критиковать тех, кто им пользуется; однако никогда не следует обещать то, чего не сможешь исполнить; и даже если кому-то удается выиграть, поступая так, он может быть уверен, что, как только его нечестные средства станут известны, он потеряет гораздо больше.

В то время как гугеноты выступали на своей ассамблее против государства, парижские теологи не могли договориться между собой.

В воскресенье на Троицу на Факультете теологии вышел большой спор по поводу того, что утверждал один испанский доминиканец в своих тезисах во время капитула, который его орден проводил тогда в Париже: Собор ни в коем случае не может быть выше Папы.

Ришер[75], синдик Факультета, обращается к Кофто[76], настоятелю монастыря, и упрекает его в том, что он допустил обсуждение этого положения.

Тот оправдывается тем, что на время Собора его полномочия прекращаются; к тому же его не предупреждали о том, чтобы он высказал свое мнение по этому поводу людям Короля, которые сочли, что лучшим выходом из неожиданной ситуации было бы помешать включению этого тезиса в акт, который предстояло принять.

Напротив, старшина, опасаясь, как бы молчание Факультета не сочли однажды за согласие с этим положением, приказывает Бертену, бакалавру, опровергнуть это. Последний, чтобы выполнить распоряжение, предлагает считать ересью всё противоречащее решениям законного Вселенского собора, а так как вышеуказанный тезис противоречит решениям Констанцского собора, являющегося вселенским и законным, следовательно, он есть ересь.

Слово «ересь» вызвало волнение у присутствующего на заседании папского нунция; председательствующий, испанец, заявил, что он вставил этот тезис в доклад своего поручителя лишь в качестве спорного; кардинал дю Перрон заявил, что вопрос мог быть обсужден всесторонне, на том диспут и закончился.

Два дня спустя другой доминиканец представил другие тезисы, в которых утверждал, что только Папа вправе формулировать истины веры и не может ошибаться в своих формулировках. Поскольку этот тезис служил одним из доказательств предыдущего спора, сочли за лучшее остановить заседание; для этого закрыли на несколько дней Факультет, дабы тезисы более не обсуждались.

В то же время в Труа случился бунт, и немалый, против иезуитов, которые, воспользовавшись преданностью им одного из мэров, решили укрепить свое положение. Они исподтишка ознакомились с положением дел на месте и в начале июля предприняли первые шаги.

Кое-кто в городе был на их стороне, но подавляющее большинство их не поддерживало: во время сбора, организованного по этому поводу, разгорелись бурные споры между горожанами, по окончании сторонники иезуитов поспешили ко двору, чтобы сообщить Королеве, что горожане на их стороне, а все прочие послали опровержение, доказывая, что с 1604 года сии добрые пастыри выпросили у покойного Короля разрешение обосноваться в их городе, ссылаясь на то, что город якобы просил их об этом, что якобы впоследствии орден иезуитов получил верительные грамоты, в которых Ее Величество доводила до сведения городских властей, что им следует принять иезуитов.

Получив отказ на свою просьбу, они добились королевских грамот на имя парламента, содержавших предписание первому докладчику в Государственном Совете – байи Труа либо его заместителю – исполнить их. Таким способом, желая получить именем власти то, что ранее ими было представлено как желание горожан, они снова столкнулись с отказом.

Горожане очень этим гордились и говорили, что те причины, которые сделали невозможным размещение иезуитов в городе во времена покойного Короля, оставались в силе и до сих пор; что их город существует лишь благодаря их труду и торговле; что пара ремесленников стоят больше, чем десятки иезуитов; что, Бог миловал, у них нет гугенотов, место которых пытались занять иезуиты; что, прожив до сих пор в мире, они опасаются семян раздора, которому характер края и города особенно подвержен.

После обсуждения на Совете Королева сочла излишним заставлять Труа терпеть против своей воли присутствие иезуитов и сообщила его жителям, что у нее не было намерения водворить иезуитов в город, как те просили об этом.

Она же заботится как о том, чтобы покончить с беспорядками в этом городе, так и о том, как облегчить положение народа в целом; своей июльской декларацией она освобождает население от недоимок подати за период с 1597 по 1603 год.