«Я заставлю тебя любить меня и доверять мне, — поклялась про себя Сантэн. — Ты не сможешь продержаться так всю жизнь, во всяком случае, против меня. Эти дети будут моими. Это моя семья, и это мои дети. Тебе не удастся долго прятать их от меня».

Тем временем Шаса что-то сказал про нее такое, что она прослушала, занятая своими размышлениями. Теперь головы всех сидящих за столом были повернуты в сторону Сантэн, и все дружно ей аплодировали. Она улыбнулась и раскланялась в ответ на неведомый комплимент, сделанный ей; когда рукоплескания стихли, Шаса продолжил свою речь.

— Вы, наверное, сегодня подумали, наблюдая за тем, как она управлялась с Денди Лэсс, что это выдающееся достижение. И вы были бы правы, если бы речь шла о любой другой женщине, но сейчас мы имеем дело с леди, которая в свое время одним взглядом укротила льва-людоеда, в то время как я, будучи еще младенцем, был привязан к ее спине… — Шаса пересказывал, уже в который раз, все эти старые байки о ней, которые составляли основу их семейных преданий. Собственно говоря, их пересказ во время важных семейных встреч уже давно превратился в традицию, и хотя все слышали их уже в сотый раз, удовольствие от этого они получали ничуть не меньшее.

И лишь один человек за этим столом выглядел слегка смущенным этой напыщенной хвалебной речью Шасы.

Сантэн почувствовала, как еле заметный холодок раздражения пробежал по безмятежной глади ее праздничной умиротворенности. Из всех внуков меньше всего теплоты и расположения она питала к Майклу. И сейчас он сидел посередине длинного стола на наименее престижном месте, и не только потому, что был младшим из внуков. Майкл не вписывался в привычный для Сантэн порядок вещей. Где-то в глубине его души были потайные уголки, в которые ей никак не удавалось проникнуть, и это раздражало.

Ей так и не удалось разрушить привязанность Майкла к его родной матери. При одной мысли о Таре Кортни на нее накатила волна жгучей ненависти. Ибо Тара надругалась над всеми принципами, всеми устоями приличия и морали, которые были для Сантэн священны. Она была марксисткой и кровосмесительницей, предательницей и отцеубийцей. И часть тех чувств, что Сантэн испытывала к Таре, она перенесла на одного из ее сыновей.

Очевидно, она столь пристально смотрела на него, что Майкл ощутил на себе ее недобрый взгляд. Ибо внезапно поднял на нее глаза, побледнел, затем поспешно, почти виновато отвел их, не в силах вынести этого пронизывающего взгляда темных глаз.

По настоянию Шасы и невзирая на ее возражения, семья приобрела контрольный пакет акций издательской компании, которой, помимо всего прочего, принадлежала и газета «Голден Сити Мейл». Идея Шасы заключалась в том, чтобы подобрать Майклу достойное место в рамках избранной им профессии. Он намеревался сделать из «Мейл» влиятельное консервативное издание, а Майкл, приобретя соответствующий опыт и репутацию, должен был со временем стать ее главным редактором. Но пока что это время еще не пришло, и Майкл по-прежнему занимал пост заместителя главного редактора. Впрочем, если бы это зависело только от Шасы, он бы наверняка уже продвинул Майкла на руководящий пост. Однако Гарри и Сантэн дружно противились его отцовским устремлениям. Они полагали, что Майкл, мягко говоря, еще не созрел для столь ответственной должности. Его финансовые и административные способности оставляли желать лучшего, а политические взгляды отличались крайней наивностью, которую, скорее всего, изжить уже не удастся. Именно влиянием Майкла на издательскую политику объяснялся тот прискорбный факт, что «Мейл» постоянно отклонялась от центристской линии, давая опасный крен влево; в результате газета утратила доверие не только правительства, но и финансовых, промышленных и прочих влиятельных кругов, плативших за рекламу.

Уже трижды выпуски «Мейл» запрещались правительственными постановлениями; при этом газета каждый раз несла убытки, приводившие Гарри в ярость, а главное, теряла репутацию и влияние, что очень беспокоило Сантэн.

Он не настоящий Кортни, размышляла Сантэн, изучая красивое лицо Майкла. Даже в мизинце Беллы больше силы и твердости, чем во всем его теле. Майкл нытик и размазня. Его больше заботят чужаки и неудачники, чем собственная семья. А это, с точки зрения Сантэн, наихудшая из всех форм предательства. Он не похож ни на одного из нас; он похож на свою мать. И это был самый суровый приговор, какой она только могла вынести. Он даже пытался совратить Беллу. Сантэн знала, что двое ее внуков присутствовали на митинге против апартеида на Трафальгарской площади. Южно-африканская разведка сфотографировала их из окон посольства, и Сантэн получила сведения об этом из одного из своих надежных источников в правительстве.

К счастью, Сантэн удалось замять это дело. Когда-то Белла оказала кое-какие услуги южноафриканской разведке во время своего бурного романа с Лотаром Де Ла Реем. Тогда Лотар был полковником полиции, а теперь являлся депутатом парламента и заместителем министра внутренних дел.

Сантэн лично связалась с Лотаром. Она имела на него огромное влияние; ей были известны многие секреты, связанные с отцом Лотара, и другие тайны, о которых Лотар мог только догадываться. Вдобавок Лотар когда-то был любовником Беллы, и Сантэн имела все основания полагать, что он все еще был к ней, мягко говоря, неравнодушен.

— Я внесу в личное досье Изабеллы исчерпывающее объяснение ее присутствия на этом сборище, — заверил Лотар. — Нам известны ее патриотические убеждения, она уже работала на нас прежде; но вот относительно Майкла я ничего не могу вам обещать, тетушка. — Лотар употребил обращение, которое считалось весьма почтительным и более интимным, чем просто «тетя». — Боюсь, что Майкл слишком часто фигурирует в черных списках.

Да уж, подумала Сантэн, эти черные списки притягивают Майкла, как собака блох, и хуже всего то, что часть этой грязи прилипает ко всем нам.

В этот момент Шаса закончил свою речь, и все повернулись в ее сторону в ожидании ответного слова. Как оратор она ничуть не уступала своему сыну, но ее остроты частенько бывали поязвительнее, а мнения высказывались нелицеприятнее. Так что аудитория предвкушала обычный фейерверк, но на этот раз их с самого начала постигло разочарование.

Сантэн, судя по всему, была настроена на редкость мирно и благодушно. Она никого не порицала, напротив, для каждого у нее нашлось слово похвалы. Она поочередно воздала должное финансовым успехам Гарри, научным достижениям Изабеллы, архитектурным проектам Холли, связанным со строительством нового шикарного отеля Кортни на побережье Зулуленда; не забыла и об ее приближающемся дне рождения.

— Какая жалость, что вы не сможете провести этот день вместе с нами, Холли, дорогая.

И даже Майкл удостоился похвалы, хотя и гораздо более сдержанной, в связи с выходом его последней книги.

— Вовсе не обязательно соглашаться с твоими выводами или решениями, которые ты предлагаешь, мой милый Микки, чтобы по достоинству оценить, как много мысли и труда ушло на то, чтобы ее написать.

Когда, в завершение своей речи, она произнесла тост «за нашу семью в целом и за каждого ее члена в отдельности», все выпили за это стоя и с большим энтузиазмом. Затем Шаса подошел к ее месту во главе стола, взял мать под руку и проводил в голубую гостиную, где их ждали кофе, ликеры и сигары. Сантэн никогда не признавала варварский обычай оставлять мужчин после обеда наедине с их сигарами. Если уж им в самом деле было что обсудить, то она желала принять активное участие в разговоре.