С любовью, Мая

Августа положила записку и повернулась к Июне. Она раскрыла руки, и Июна упала в ее объятия. Они прижались друг к другу — старшая сестра к младшей, грудью к груди, положив подбородки друг другу на плечи.

Они стояли так долго, что я уже начала подумывать, не стоит ли нам с Розалин выйти из комнаты. Но тут они наконец расцепились. Вокруг стоял запах бананового пирога.

Июна сказала:

— Думаешь, действительно пришло ее время умереть?

— Не знаю, — ответила Августа. — Может, и так. Но насчет одного Мая точно права: что сейчас — наше время жить. Это ее последнее желание, Июна, и мы должны его выполнить. Понятно?

— Что ты имеешь в виду? — спросила Июна. Августа подошла к окну, оперлась о подоконник и посмотрела на небо. Оно было цвета аквамарина и ярко сияло. Было ощущение, что Августа принимает какое-то важное решение. Июна придвинула к себе стул и села.

— Так что же, Августа?

Когда Августа повернулась, ее губы были плотно сжаты.

— Я хочу тебе кое-что сказать, Июна. — Она подошла и встала напротив нее. — Ты слишком долго жила наполовину. И Мая права: когда приходит время умирать — умирай, но когда время жить — живи. Не живи «как бы» и «вроде», но живи на всю катушку — не бойся жить.

— Не понимаю, о чем ты толкуешь, — сказала Июна.

— Я говорю, что ты должна выйти замуж за Нейла.

— Что?

— С тех самых пор, как Мелвин Эдвардс сбежал с твоей свадьбы, все эти годы ты боялась любви, не желала рисковать. Как сказала Мая: твое время — жить. Не упусти его.

Июна широко раскрыла рот, но не произнесла ни звука.

Внезапно в воздухе разлился запах горелого. Розалин подскочила к духовке и вытащила оттуда пирог, от которого остались одни угольки.

— Мы съедим его, как он есть, — сказала Августа. — Немного горелого никому еще не вредило.

* * *

Бдение продолжалось четыре дня. Августа везде ходила с запиской Маи, нося ее в кармане или засовывая за пояс, если на ней было платье без карманов. Я заметила, что с тех пор, как Августа оглушила ее насчет Нейла, Июна совсем притихла. Она вовсе не сердилась. Скорее — размышляла. Ее можно было застать сидящей возле гроба, упершись в него лбом, и было видно, что она не только прощается с Маей, но и пытается найти ответы на собственные вопросы.

В один из вечеров мы с Августой и Заком сходили к ульям и сняли с них черную материю. Августа сказала, что ее не следует оставлять надолго, поскольку пчелы запоминают все, что касается их ульев, и подобные изменения их дезориентируют. «Они могут не найти дорогу домой», — сказала она. Кому бы это рассказывали, подумала я.

Дочери Марии приезжали каждый день перед самым обедом и сидели до вечера с Маей, рассказывая о ней разные истории. Мы много плакали, но должна сказать, что прощаться становилось все легче и легче. Я надеялась, что Мая тоже неплохо себя чувствует на том свете.

Нейл проводил у нас не меньше времени, чем Дочери, и, похоже, был совершенно сбит с толку тем, как Июна на него смотрит. Она почти не играла на виолончели, потому что тогда ей приходилось выпускать его руку из своей. Сказать по правде, все остальные, провожая Маю в следующую жизнь, находили все больше и больше времени, чтобы с заинтересованными улыбками наблюдать за Июной и Нейлом.

* * *

В тот вечер, когда приехали из похоронного бюро, чтобы везти Маю на кладбище, вокруг дома вились пчелы. Когда гроб погрузили на катафалк, жужжание достигло апогея.

Я продолжала слышать это жужжание и на кладбище, несмотря на то что оно, с полуразрушенными памятниками и поросшее сорняками, находилось за много миль от розового дома. Звуки приносились ветром, пока мы, сбившись в кучку, смотрели, как гроб с Маей опускают в землю. Августа пустила по кругу бумажный пакет с манной, и каждый кинул горсть семян в могилу, а в моих ушах звучало только пчелиное пение.

В ту ночь, когда я лежала в своей постели, стоило мне закрыть глаза, как жужжание пчел заполняло все мое тело. Оно заполняло всю землю. Это был древнейший звук во вселенной. Звук отлетающих душ.

Чтобы собрать достаточно нектара для приготовления одного фунта меда, пчелам приходится совершить десять миллионов вылетов.

«Пчелы мира»

После того, как похоронили Маю, Августа прекратила делать мед, продавать его и даже инспектировать пчел. Они с Июной забирали приготовленную Розалин еду к себе в комнаты. Я почти что не виделась с Августой, только по утрам, когда она пересекала двор, направляясь к лесу. Обычно она махала мне рукой, и, если я подбегала и спрашивала, куда она идет и можно ли мне с ней. Августа улыбалась и отвечала, что не сегодня и что она все еще в трауре. Иногда она проводила в лесу и послеобеденное время.

Приходилось бороться с побуждением сказать, что мне необходимо с ней поговорить. Жизнь так забавна. Я больше месяца валяла дурака, не желая рассказывать Августе о своей маме тогда, когда это можно было сделать с легкостью, а теперь, когда мне действительно необходимо было ей все рассказать, это было невозможно. Нельзя же врываться в чужой траур со своими личными проблемами.

Я немного помогала Розалин на кухне, но чаще я просто где-нибудь лежала и писала в своем блокноте. У меня на сердце было так много всего, что вскоре в блокноте уже не осталось чистых страниц.

Меня бесконечно удивляло, как сильно я скучаю по нашей обычной, повседневной жизни — заливать воск в свечные формы или ремонтировать поломанные ульи. Или просто стоять на коленях между Августой и Июной, молясь Нашей Леди.

Вечерами, когда я точно знала, что Августы в лесу нет, я ходила туда гулять. Я выбирала дерево и говорила: Если, пока я сосчитаю до десяти, на дерево сядет птица, значит, это моя мама посылает мне знак своей любви. Дойдя до семи, я начинала считать очень медленно, оттягивая конец. Иногда я доходила до пятидесяти, но птица так и не появлялась.

По ночам, когда все спали, я рассматривала карту Южной Каролины, пытаясь решить, куда нам с Розалин направиться дальше. Мне всегда хотелось увидеть постройки Чарлстона, раскрашенные в цвета радуги, и посмотреть на улицах экипажи, запряженные настоящими лошадьми. Но, хотя все это и было крайне заманчиво, меня бросало в дрожь при мысли, что нам придется уехать. И даже если, чудесным образом, перед нами возникнет еще один грузовик с дынями и отвезет нас туда, нам с Розалин придется где-то искать работу, снимать жилье и надеяться, что никто не станет задавать вопросов.

Иногда мне даже не хотелось вылезать из постели. Я стала носить свои трусы-недельки безо всякого порядка. В понедельник я могла надеть трусы с надписью «четверг». Мне все стало безразлично.

* * *

Июну я видела только тогда, когда приезжал Нейл, а это случалось каждый день. Июна выходила, с кольцами в ушах, и они уезжали — просто прокатиться на машине куда-нибудь подальше, что, по словам Июны, шло всем на пользу. Ветер менял ход ее мыслей, а пасторальные виды убеждали, что жизнь вокруг существует для того, чтобы ею наслаждались. Нейл садился за руль, а Июна прижималась к нему так, что тоже практически оказывалась за рулем. Честно сказать, я не была уверена в их безопасности.