— Свидетели? — бросила в их сторону Рыба.

— Обижаете, Муза Пална, — не растерялся ихний старший, — двое, тут они, рядышком.

— Где твой брат? — обратилась она к Петьке. — Поди, алиби для тебя где-нибудь высиживает? — И сама же ответила: — Точно, высиживает, — и кивнула своим: — Ну-ка, пускай проверят в холле, стопудово сидит там идиот этот, под камерой где-нибудь. Если так, давайте его сюда. И не забудьте запись стереть, — и глянула на часы. — На всё даю пять минут, а то у меня ещё две встречи сегодня, первая через полчаса. И ментов подтяните. И побыстрее!

Через полчаса всё было закончено, вся эта и на самом деле идиотская братская эпопея. Когда подгребли менты, она просто молча указала пальцем на Петькин карман и пояснила:

— Там!

Мент нацепил резиновую перчатку, вытянул из братова кармана Рыбьи серьги и бережно опустил их в полиэтиленовый пакетик. В другой, подцепив пальцем за контур спусковой скобы и приподняв, он так же бережно упаковал Петькин «макаров». Через несколько минут подвезли и меня и так же бросили мордой в асфальт. Муза победно осмотрела финальную картину и усмехнулась:

— Неужели ваша Грановская на самом деле думает, что я настолько дура? Вас, кретинов, мои люди вели, начиная с того самого дня, когда мы с ней объяснились. Каждый ваш дурной шаг был понятен и убог, как и сами вы оба, два одинаковых придурка. Ну ничего, будет ещё время поумнеть, я всё же надеюсь.

Мы лежали в полной неподвижности, и каждый в это время думал о своём. Я — о том, что теперь Еленочка останется без всякой защиты с нашей стороны и что мы с братом настолько бездарно прокололись, что, наверное, поделом нам такой огорчительный расклад. Но вместе с тем больше всего меня тревожила мысль о том, успел ли Петька сообщить Рыбе про несуществующую запись её беседы с Еленой. По крайней мере, оставалась бы надежда, что наезды эти не продолжатся.

Петька же, отбросив несвойственные его организму рефлексии, в мыслях своих сосредоточился на главном — уйдёт ли на зону вместе с хорошей статьёй типа вооружённого грабежа малява насчёт того, как позорно лоханулись авторитетные пацаны, не сумев переиграть какую-то там случайную фраерскую бабу. Позор — он всегда позор, включая и в душевном плане. Но вот только на зоне он имеет свойство учетверяться и иметь последствия.

Потом уже, на этапе, пока нас трясли до Краснокаменска, брат мой Пётр признался, что изведал второй по силе страх перед лицом позора, сравнимый лишь с тем, который он испытал, когда мы в детстве мерялись письками и он не победил.

Не стану утомлять вас описанием следствия и суда — чисто классика: есть пострадавшая, имеются свидетели разбойных действий, подтверждённых неоспоримыми фактами, добытыми следствием. И есть приговор — строгая восьмёра плюс дважды по пол-лимона деревом в пользу потерпевшей для покрытия её же моральных и нравственных страданий, причинённых группой из двух одинаковых лиц. Одно скажу, частично расслабить серёдку мне удалось лишь после того, как наш адвокат подтвердил, что передал Елене мои слова насчёт того, что с версией о наличии записи разговора Петька успел-таки Рыбу ознакомить. Так что я этапировался к месту отбывания уже с более-менее лёгким сердцем. Об одном жалел — так и не успели мы с Германом познакомиться, с кулинарным кудесником и гастрономщиком от Бога.

Ну, а дальше стали мы с братом чалиться. Не скажу, что сразу место себе под солнцем завоевали, сперва пришлось отжить целую историю, какая у других заняла бы вечность. Но только не у нас с Петром.

Дальше, пожалуй, пойду конспектом, скороходно.

Короче, всё и было, как я примерно себе насочинял, пока длился наш этап — от момента истины и до занятия мною шконки. Петька сразу же, как представился, в орлы стал пробиваться, круги вокруг сильных давать, байки колонийские выдавать из прошлой жизни, как и про подвиги, что за ним на сообществе числились, вспоминать и озвучивать. В общем, стал работать на укрепление имиджа, как нынче принято об этом изъяснять. А только зона такое дело, что выше собственной жопы всё одно не прыгнешь. Тут главное, место не ниже своего занять, а уж про остальное — думай. Хотите знать про меня, так вот, доношу вам — мне чужого и было не надо, и теперь не стану за это задницу рвать. Я ведь по всей своей жизни не такому радуюсь, а другому. Вот, например, обнаружилась библиотекушка на зоне, невидной пристроечкой к хозблоку приделанная. Это была радость. Я с первой оказией в неё проник и стал лихорадочно перебирать этот незнакомый мне фонд. И что вы думаете, как знал, что моё маленькое счастье помнит меня и вечно думает обо мне! Нашёлся учебничек один, где и про латынь сказано кой-чего, да и другие почеркушки кой-какие полезные обнаружились. Принял его в руки, к сердцу прижал и даже чуток намок глазами. Понял, не останусь один, есть теперь во что душу окунуть, в какое дело чувство втиснуть тайно от других.

С Петькой было радостью поделился, так он отмахнулся просто, если не послал куда дальше: говорит, мудило ты, нам с тобой нужно в люди пробиваться, заявить себя как можно скорей и нормально укрепиться на этом месте. А ты тут со своими писульками мне всю малину обсираешь, подумают люди добрые, мордами обознавшись, что это не ты, а я, понимаешь, с книжками этими суечусь, как дуркнутый, вместо чтоб характер ставить и пробиваться к верхним. Усёк, братан? Так что ты с этим давай полегче, полегче и не на́ людях чтоб.

Так и стали тянуть срок. Но вот что странно, не успев как надо определиться, вдруг обращаем на себя внимание главного. Череп, погоняло — смотрящий, тот самый, известный по всяким громким делам. Ну, он с Петром моим базар поимел, и типа договорились. Петька возвращается довольный, глаз горит, и сам вроде как разогнулся в прямой ход против прежнего, сутулость наша с ним общая немного убралась, даже стало заметно на вид. А у меня пока осталась.

В общем, излагает всё как есть: про Химика-Родорховича этого несчастного, обманщика целой эпохи, про нашу с ним задачу, про будущие перспективы после этой одноразовой услуги. А сам, вижу, уже корону примеряет, снаружи не видно, но я-то чувствую, мне ж для этого даже напрягать себя не нужно, одной всё же крови с ним, хоть мыслями бываем сильно разные.

Ну выбора нет, это ясно. А только жалко его до слёз, Химика. Ходит больше одиноко, глаза умные, нос тонкий, зато очки толстые, будто прямо из лица растут, словно как родился с ними, так и живёт. Говорит негромко, по слухам, в отряде у себя постоянно пишет чего-то. А с другой стороны, чего ж не писать, если такое внимание к нему со стороны всего прогрессивного человечества приковано. Брат его помоями обливает, с чужих, правда, слов, а мне он совершенно другим рисуется. Не знаю, что там у него со скважинной жижо́й вышло, какая канитель, но только при такой личности сами у себя обычно не воруют, как про него пацаны рассказывали.

А цель — глаз, это мне Петька донёс в последний момент. Хотя и не хотел, кажется, впускать в существо тайны. Моя задача — общее внимание на себя мордой оттягивать, дубль два, против той первой пробы, которая для нас обоих позором завершилась и сроком. Смотрю на него, когда вижу, и понимаю, что борюсь сам с собой, что не наверняка знаю, какой во мне кто и кого одолеет из-за протеста внутренней души. Но вскоре всё сошлось, призвал Петька стоять где надо и ждать, пока отзовут. Всё. А сами они пошли вслед Лиахиму, гуськом, трое: Петька и два остальных, каких Череп назначил подчищать, если чего. Как вошли они внутрь библиотеки, в самую святую для меня зону в этой местности, так и защемило у меня внутри, по всем сразу направлениям тела и совести. Я, помню, даже не успел в собственных ощущениях хорошо разобраться, а просто в один миг сделался непокорным горным орлом и ринулся вниз, вслед за ними троими, будто сорвался с обзорной вершины и дальше уже летел, не видя воздуха, не слыша зова раненой земли, не понимая, кто есть друг и где мой враг. Ворвался в библиотеку эту чёртову, увидал, как собираются друганы мои уродовать бесчувственного Химика, и с ходу заорал истошным голосом: