— Ты труп, — негромко произнёс Череп, — ты даже сам ещё не понимаешь, какой из тебя получится красивый труп, — добавил он, свесив босые ноги с кровати и уперев их в дощатый пол. — Я самолично сперва лезгинку на твоей тушке спляшу, а после разберу на запчасти и отдам собакам. Но сперва ты узнаешь, что такое больно, Сохатый, очень больно, так больно, что пожалеешь, что мама родила тебя на эту землю.

— Соси его в губу, Гуня, — пропустив мимо ушей слова Гамлета, кивнул я хмырю. — Считаю до двух. Раз… — Двое моих людей резко выдались вперёд, заломили Черепу руки и швырнули его на спину, придавив грудь коленями. Третий грубо обхватил голову руками и тоже накрепко прижал её к матрасу, придав Черепу полную неподвижность. — Два…

Хмырь подступил к смотрящему, оглянулся назад, ища последней выручки из возможных, но всё же нагнулся и осторожно коснулся губами его губ. Гамлет взревел и начал биться в истерике, ревя и брыкаясь, как умалишённый. Он уже знал, что это конец, чего бы он ни говорил, кого бы ни пугал и как бы бешено ни вращал белками своих армянских маслин.

Я обернулся и дал отмашку. В этот же момент заработали кроватные стойки и перекладины. Опускаясь и вновь взмывая над шконками семерых приговорённых, они беспощадно молотили их тела, круша на своём пути всё, что попадало под железный удар: рёбра, животы, ноги, головы, спины. Те извивались, но отступать было некуда, как негде было и укрыться от нещадно обрушивающихся на них страшных ударов. Им оставалось лишь, прикрывая жизненно важные органы, ждать финала экзекуции, моля Всевышнего, чтобы эти новые не поубивали их до смерти.

— Пшёл, — коротко кивнул я хмырю, и тот исчез со скоростью ночной кометы. — Ну всё, Череп, время твоё истекло, будем прощаться, — с этими словами я вновь поднёс заточку к горлу своей будущей жертвы и стал медленно ввинчивать её вовнутрь мягкого промежутка между нижней скулой и кадыком. Я вдавливал и ждал. Гамлет, скрученный моими людьми, молчал, даже не пытаясь произнести сло́ва. Свет от фонарика продолжал бить в его бешеные глаза, он сопел носом, ноздри его широко раздувались, и оттуда выбрасывалось на постель что-то мокрое. Он едва слышно бормотал что-то про себя на своём дикарском языке, но не просил пощады. Именно это меня и разозлило до такой степени, что я решил сократить время смерти моего врага. Мне оставалось лишь резко вжать заточку, так, чтобы она вышла с другой стороны. На этом всё уже было бы закончено, совсем. Пальцы мои судорожно сжали рукоять, я невольно напряг бицепс и… в этот момент сзади на меня обрушился братан, мой Петька, Сохатый, ненароком ставший Паштетом. Он обхватил мои руки своими сухими сильнющими граблями, сцепив их замком, и изо всех сил прижал их к моему туловищу.

— Нет, нет, не надо, брат, нельзя, отпусти его, это неправильно, убивать человека не надо, его надо только наказать, лишить жизни не в нашей с тобой власти, пойми ж ты меня, Павлик, услышь!

Люди мои, что накрепко придавили Черепа к кровати, на миг ослабили усилия, изумлённые тем, что видели их глаза и слышали уши. Павлик? Какой Павлик, что за Павлик ещё такой, что за дела, понимаешь, кто тут вообще кто, бля?!

Воспользовавшись секундным замешательством, Гамлет предпринял неимоверное усилие, и в какой-то момент ему удалось вывернуться из-под моих пацанов. Он даже сумел вскочить на ноги и теперь уже отбивался стоя, бешено озираясь по сторонам в поисках любого подходящего орудия защиты и возмездия. Однако я тут же вырвал кроватную ногу из рук моего гладиатора, направил её торцом в сторону беснующегося Гамлета и со всей силы воткнул этот разящий торец в паханский живот. Конец железной ноги вместе с круглой резинистой опорой вошёл куда-то вглубь, но куда именно, видеть я не мог, было слишком темно. Однако после моего мощного тычка Гамлет охнул и рухнул на пол, не успев даже обхватить живот руками. Он лежал, замерши в неудобной позе, и не дышал. Я осветил его тело фонариком: на губах его образовался внушительного размера воздушный пузырь, который подержался пару секунд, после чего лопнул, то ли унося собой вместе с последним воздухом бывшую жизнь моего врага, то ли, наоборот, впуская её обратно сквозь едва заметную щель меж сомкнутых губ его. Разбираться я не стал.

— Отнесите этого зашкварка к параше, — сказал я никому и всем сразу, — и оставьте там, у очка. Утром найдут кому надо. — И обернулся к отрядовским зэкам: — Никто ничего не видал, ясно? Все спали. А кто не спал, тот ничего во тьме не разобрал.

Ответом было согласное молчание. Кто-то подхватил обмякшее тело Черепа и потащил его в сторону туалета. Я проводил его взглядом. Я был спокоен. По нашему с кумом плану никто никого не мог встретить на своём пути этой слепой сентябрьской ночью. Одна жизнь, считай, позорно закончилась, другие нормально продолжались, и это вполне соответствовало закону возникновения и исчезновения материи. Как, наверно, сказал бы мой благоразумный и жизнелюбивый брат — «Undenam mare incipit littus» — «Где кончается море, начинается берег».

Утром я проснулся смотрящим, сходняка не требовалось, как не нуждался я и в ничьём ещё благословении на место верхнего. Я и так был однозначно сильнейший, и все это знали. Ближайшие конкуренты, включая тех наших с братаном двоих обидчиков в библиотеке, были повержены прошлой ночью, остальные же безоговорочно признали моё лидерство. А на отсутствие короны я плевал, честно. Мне важней было разобраться с самим собой и урезонить моего непослушного близнячка, который своей неплановой жалостью, по сути, чуть не обгадил мне мою долгожданную малину.

Гамлета, как и планировалось, обнаружили утром, ещё до побудки. Он продолжал оставаться без сознания, и его увезли по «Скорой» в краснокаменскую больничку, где уложили под нож хирурга. Оказалось, у него разорвана селезёнка, вот почему и местным лепилам, и ихним медбраткам пришлось изрядно потрудиться. Само собой, вопрос о его возвращении на зону больше не стоял — теперь он больше стоял уже насчёт доживать ли ему вообще, в принципе, или не доживать. Хотя, если смотреть шире, то был он уже по-любому не жилец, даже коли б и остался ещё на сколько-то конопатить небо инвалидской спецзоны. Зэк Гамлет Айвазов, он же вор в законе прошлого созыва и бывший смотрящий зоны Череп, произведённым над ним актом возмездия отныне обрёл для себя пожизненный статус опущенного чушка, до какого любой нормальный блатарь побрезгует прикоснуться до конца его и своих дней.

И всё ж кум, признав меня в качестве нового смотрящего, остался мною недоволен. Сказал, работу ты сделал нечисто, наполовину, потому что пока ещё Гамлет дохлым не сделался, а теперь поздно уже, не вернут его сюда. Так что смотри, если чего, ты — следующий. Ну, я как мог успокоил начальника, пояснив, что от пожизненно опущенного ждать никакой неприятности не следует, как бы оно ни повернулось. Это как нет его вообще — мусор, пустая порода, жмых, опилки, мякина, помёт.

Короче, остались мы с Петькой моим жить и отбывать как сложилось. Но только всё одно после всей этой истории продолжал я считать кума своим должником, как хотите.

Я была, как мне показалось, совершенно нагой, а она нет. Так я ощутила своё тело в тот момент, когда, в последний раз вздрогнув, уже окончательно пришла в себя после Перехода. Она находилась от меня не то чтобы близко, но и не особенно далеко, если исходить из земных измерений. Кроме того, это странное освещение, в котором больше присутствовал то ли естественный рассеянный свет, то ли некий туманный сумрак неизвестной природы, удивительным образом отдаляло предметы от глаз и в то же время делало их ближе. Это ощущалось уже не разумом, чем-то иным. В эти первые минуты нового сознания разум, казалось, напрочь оставил мою голову, или что там крепилось теперь на её месте, и мягко сполз вниз, ближе к центру моего тела, или что там располагалось теперь вместо него, и без остатка растворился в моей новообретённой серёдке.