Но Кончетта только пришла в еще больший восторг.

– Представляешь! – вскричала она, и глаза ее горели. – Все исчезнет! И дурацкая лавка моего отца тоже исчезнет!

Мария-Грация стояла на стремянке и красила фасад бара, когда произошел первый серьезный толчок. Все закачалось, как в лодке, наскочившей на мель. От паники у нее задрожали ноги. Девушка спустилась на землю и увидела брата.

– Gesu! – бормотал он. – Gesu Dio!

Босой, в ночной сорочке, он беспорядочно метался по площади.

– Флавио! Вернись!

Второго толчка не последовало, и на острове вновь воцарилось спокойствие. Девушка кинулась за братом и настигла его на другом краю площади в тени пустующего дома Джезуины. Флавио рухнул на брусчатку, сжался. Вокруг быстро собиралась толпа.

– Флавио, – окликнула Мария-Грация, – Флавио, все хорошо. Землетрясение закончилось.

Но Флавио ее не слышал, его трясло. Он ожесточенно тер остатки изуродованных пальцев. Мария-Грация осторожно коснулась брата, заглянула ему в глаза. Они были затянуты пеленой – совсем как у старой Джезуины. Он видел сейчас не залитую солнцем площадь, не «Дом на краю ночи» – вокруг Флавио расстилалась пустыня. Ей пришлось долго убеждать его взять ее за руку.

Пока она вела его обратно в дом – дрожащего всем телом, судорожно комкающего здоровой рукой ночную рубашку в попытке прикрыться, словно стеснительная дева, – пару раз раздались глумливые смешки. Но Мария-Грация, закалившаяся после того, как по городу стали гулять сплетни о ней и Андреа, лишь выше вскинула голову и крепче сжала руку брата.

– Идем, Флавио. Не каждый сражался так же храбро, как ты.

После этого дня по острову разнеслась молва о том, что сын Эспозито вернулся с войны чокнутым.

Подземные толчки продолжались, и жители острова со всей страстью ударились в религию. Сильнее прочих религиозный экстаз охватил Флавио. Никто этого не замечал, пока безделушки, связанные со святой Агатой и уже четверть века стоявшие на террасе бара, не начали исчезать. Сначала бутылочки со святой водой, потом четки, и наконец исчезла главная реликвия – устрашающая статуэтка святой с кровоточащим сердцем. Статуэтка пропала апрельской ночью – на полке, где она простояла четверть века, остался лишь темный след в пыли. Обыскивая дом, Пина обнаружила реликвии, прикрытые куском ткани, меж двух потемневших от времени подсвечников в комнате Флавио. По ночам Мария-Грация слышала, как Флавио молится в спальне, расположенной под ее комнатой. В баре он почти не появлялся. Днем он увязывался за отцом Игнацио, донимая его вопросами.

– Да я не возражаю, – сказал священник, когда Амедео принялся извиняться за сына. – Святая Агата свидетель, я всегда любил твоих детей, Амедео. Хотя, боюсь, я уже не смогу научить его чему-то сверхортодоксальному, я почти все сам позабыл!

Священник подрядил Флавио натирать большое медное распятие за алтарем – занятие, не слишком привлекавшее самого отца Игнацио. Но Флавио отнесся к нему с воодушевлением, он каждое утро почтительно склонялся над банкой полироля с тряпицей, выданной ему священником, и принимался за дело, останавливаясь, чтобы взглянуть в металлическое лицо Христа, и бормоча сокровенные призывы к Господу.

В сиесту Мария-Грация закрывала бар и шла за Флавио – иначе он забывал поесть. По дороге к дому он безостановочно и бессвязно рассуждал о чудесах святой Агаты, слова изливались из него бессмысленным потоком: «…или вот это чудо, смотри, святая Агата, никто не знает, кем она была, то ли бедная крестьянка, то ли дочь фермера, а все же у нее были видения, истинные видения…» Флавио вступил в Комитет святой Агаты и чинно восседал по субботам со вдовами в их гостиных, заставленных темной мебелью под серыми чехлами, обсуждая заказ свечей для фестиваля святой или пошив новых молельных подушечек для часовни Мадонны. Мария-Грация знала, что ровесники в открытую смеются над ее братом, все они теперь были рыбаками, батраками или лавочниками.

– Позволил своей сестре управлять баром, а сам молится да со старухами шушукается, – доносилось до нее.

За столиком под пальмой Флавио теперь сидел всегда один. Он постился и пил только воду с лимоном, цыкая зубом.

– Совесть нечиста, – сказал однажды кто-то. – Это его преследует призрак Пьерино.

Многие все еще винили Флавио в избиении рыбака. Старый Пьерино умер в первые дни землетрясения. Хотя он и дожил до преклонного возраста, речь у него так и не восстановилась, он больше не выходил в море, а несколько человек поклялись, что видели, как после смерти он стоял на коленях у своего надгробного камня и пытался зарыться обратно в могилу.

Флавио все больше уходил в себя. Но порой, когда они шли из церкви домой, он невзначай брал сестру за локоть, и она позволяла себе надеяться, что ему лучше. И все же им все сильнее завладевала мысль сбежать с острова.

– Я уеду отсюда, – сказал он однажды Марии-Грации, и взгляд его при этом был ясным. – Вернусь в Англию. Хоть кое-кто и обращался там со мной как с собакой, но все же они относились ко мне лучше, чем здесь мои соотечественники.

Как оказалось, Флавио тоже видел призрак Пьерино.

– Он такой зеленый и просвечивает, – бормотал он. – Он хочет, чтобы я убрался. Я покину это место. Я уйду.

Что он имел в виду, Флавио не говорил. Но Пина, слыша его бормотание, начинала плакать, она полагала, что ее сын намекает на загробный мир, на небеса.

– Эти берега больше не будут меня удерживать, – шептал он, натирая до блеска статую святой Агаты.

Как только после первого толчка все улеглось, на острове произошло небольшое чудо.

Распаленные и раззадоренные Бепе крестьяне il conte все еще пытались обработать каменистые земли на юге острова, захваченные ими два года назад. На второй год посеяли пшеницу, но часть побегов полегла из-за недостатка питательной почвы. Крестьяне собрали урожай и даже посмели оставить все себе, не отдав четвертину il conte. Пшеница взошла во второй раз, и настало время ее прореживать. Крестьяне шли в поле, на сей раз без organetto и числом поменьше, оглядываясь на виллу il conte с того места, где дорога делала поворот. Бепе подбадривал их, восседая на ослике своего дяди и объезжая их ряды, словно командующий армией.

– Вперед, товарищи! – призывал он. – Эта земля наша.

Но, придя на место, они обнаружили, что земля сдвинулась. Извержение пришлось на середину поля, и там что-то пробивалось на поверхность. Вырванные с корнем и уже обгоревшие на солнце ростки были разбросаны повсюду. Молодой Агато перекрестился.

– Знамение! – воскликнул он.

– Нет, – возразил Бепе, – явление природы. Мы должны его исследовать.

Но явление, каким бы оно ни было, точно не было природным. Разрыв песчаную землю и отбросив в сторону камни, крестьяне обнаружили каменную стену. Нет, не стену – что-то типа скамьи. Находка имела форму полукруга и была прохладной на ощупь. Они сбегали за мотыгами и лопатами и продолжили копать. Глубже обнаружился второй выступ, следом – еще один, они уменьшались в диаметре к низу чаши, как бороздки ракушки.