Пина и Амедео не одобряли этой дружбы, как и Кармела с il conte.

Мария-Грация ненароком услышала, как брат и Андреа отзываются об острове: они называли его isola di merda, темным, невежественным островом козопасов-вырожденцев, убогих собирателей оливок. И хотя девушка в душе сама не раз проклинала родной остров, она пришла в ярость, услышав, как его ругают, и едва сдерживала гнев, убирая в тот вечер посуду со столиков. В присутствии Андреа она смущалась, все у нее начинало валиться из рук. Хлопоча на террасе, она поглядывала в сторону столика под пальмой и несколько раз поймала пристальный взгляд Андреа д’Исанту. Ей начало казаться, что этот парень следит за ней.

Она помнила, как в школе он сидел за отдельной партой, поставленной специально для него на цементные блоки, чтобы он возвышался над всеми, в знак уважения к его отцу. Это была идея профессора Каллейи, желавшего выслужиться перед il conte. От всеобщего внимания Андреа низко склонял голову над партой, его зализанные волосы и тонкая шея казались ей воплощением одиночества. Они были очень разные: он – в дорогих костюмах, говорящий на литературном языке, и она – в звякающих, уродливых железяках. Считается, что противоположности притягиваются, но с ними этого не произошло. И вот теперь его глаза неотрывно следовали за ней, а она поглядывала на него, и в этом был некий ритм. Они словно были как-то связаны, словно поддерживали диалог на одним им ведомом языке.

Однажды ранним декабрьским утром Андреа вновь появился у бара. Шел дождь, но Андреа и не подумал подняться на террасу.

– Флавио еще не встал, – сказала Мария-Грация. – Я его позову.

Она пригласила его подняться в бар – как можно торчать под таким ледяным дождем? Да и гостеприимство на острове было превыше даже самой старой вражды.

– Зайдите, вы ведь насквозь промокнете.

– Я подожду здесь.

– Прошу вас, синьор д’Исанту.

Но Андреа был непреклонен. Он хорошо знал историю о том, как Пина Велла выставила из бара его мать с ним на руках. Никакая стихия не заставит его поступиться гордостью.

– Я не войду в ваш дом. Ноги моей не будет в вашем баре. Я подожду здесь.

Дождь все усиливался, черные волосы облепили бледный лоб, английский пиджак потемнел от воды. Внезапно Марию-Грацию охватил гнев – из-за бессмысленности застарелой вражды, из-за дьявольской этой гордыни, из-за испорченного костюма. Она отбросила назад косу и шагнула под дождь.

– Никогда не слышала ничего более глупого! Заходите, вам говорят! Что, так и будете торчать под дождем?

– Буду, – уперся Андреа.

– Нет, не будешь, stronzo!

Никто никогда в жизни не разговаривал подобным образом с сыном il conte. Задохнувшись, он молчал, подбирая достойный ответ. Но, прежде чем вновь обрел дар речи, Мария-Грация с силой потянула его за руку, и он потерял равновесие.

– Ну же! – Она еще сильнее потянула к ступеням, и через несколько мгновений сын il conte очутился в доме доктора и дверь за ним захлопнулась. – Вот так! – удовлетворенно сказала девушка и принялась стягивать с него пиджак. – Довольно уже этих глупостей.

Андреа, прежде никогда не ведавший такой растерянности, бормотал: «Не нужно, не нужно…» – а вода с его пиджака капала на охристые узорчатые плитки.

Добившись своего, Мария-Грация смутилась. Молодые люди испуганно смотрели друг на друга.

– Подождите здесь, пожалуйста, синьор д’Исанту, – сказала девушка наконец. – Я позову Флавио.

Андреа бил озноб, ему было неловко. Мария-Грация поднялась по ступенькам, его взгляд следовал за ней.

– Флавио! – крикнула она, постучав в дверь брата. – Твой друг пришел! Синьор д’Исанту!

– Спущусь через пару минут, попроси его подождать.

– Он ждет.

Но теперь присутствие Андреа у подножия лестницы давило на Марию-Грацию. В полном смятении она удалилась в свою комнату, не понимая, как могла отважиться на такой поступок. Брат громыхал в комнате, которую она до сих пор считала комнатой Роберта. Она еще помнила тот легкий шум, раздававшийся, когда там жил англичанин: скрип пружин, когда он поворачивался с боку на бок, кашель, бормотание на чужом языке, стук книги по ночному столику, когда он собирался спать.

Открытка Роберта лежала на своем месте – на ночном столике. Мария-Грация с нежностью погладила ее, в сотый раз понадеявшись, что сумеет уловить скрытый смысл в этих немногочисленных простых словах. И тут с ужасом поняла, что Андреа д’Исанту поднялся по лестнице. Отдуваясь и поддерживая больную ногу обеими руками, он стоял в дверях ее комнаты. Она уронила открытку и отступила к окну:

– Комната Флавио этажом ниже, вы прошли ее…

– Я хотел извиниться, – сказал Андреа. – Ты права, эта вражда – полная глупость. Все это глупость. – Он с трудом нагнулся, чтобы поднять упавшую открытку. – Sto pensando a te?..[68]

– Это от друга…

– Твоего англичанина? Флавио мне рассказывал.

Его насмешливый взгляд не отпускал ее. Мария-Грация выдержала его стойко, чувствуя себя старой девой, отваживающей нежелательного поклонника. Она обхватила локти руками, прислонилась к комоду. Ручки от ящиков впились в спину. Она вспомнила, как Роберт однажды прижал ее к комоду, когда они занимались любовью, и потом выяснилось, что ручки комода отпечатались у нее на спине.

Андреа протянул ей открытку, и она увидела мокрый след от пальцев. Когда она хотела взять открытку, он схватил ее за запястье и держал, словно не представляя, что делать дальше.

– Когда ты схватила меня за руку… – заговорил он наконец. – С тех пор как я вернулся… с войны… ни один человек не дотрагивался до меня – ни мать, ни отец. Только ты.

Внезапно в дверном проеме возник отец. Мария-Грация не слышала, как он поднялся по лестнице. Он протиснулся в комнату, огромный и такой свирепый, каким она его никогда не видела.

– Это что тут такое? – прогремел Амедео. – Немедленно отпусти мою дочь! – И одним ударом отбросил руку Андреа от дочери. – Вон! Вон!

Под крики разъяренного Амедео вспыхнувший от стыда Андреа ретировался.

– Не смей встречаться с моей дочерью! – не утихал Амедео. – Не смей преследовать ее. Не смей разговаривать с ней.

Из своей комнаты выскочил встревоженный Флавио и кинулся вниз за другом. Ему было так стыдно за отца, что он весь взмок.

Оставшись вдвоем с Марией-Грацией в комнате, воздух которой был еще наэлектризован произошедшим, Амедео набросился на дочь:

– Что ты делала здесь с парнем il conte? Что он делал в твоей комнате?

– Я ничего не делала. Он пришел за Флавио, на улице дождь, и я предложила ему подождать в доме…