Однако выслушай меня, я хочу наконец кое-что объяснить. – На какой-то миг он задумался. – Даже не знаю, с чего и начать. Ага! Понял… Историю Хорка до того, как он встретился с Полем Дюпоном, ты прочтешь когда-нибудь в этой рукописи. Историю Поля Дюпона ты и так знаешь не хуже меня – во всяком случае, вплоть до той знаменательной августовской ночи. Поэтому я начну с того момента, когда в разгар грозы стоял возле генератора.

Рядом со мной был этот славный работяга Мальто. Я хорошо помню, как воздух резко насытился электричеством и как я приказал Мальто уходить. Если бы он остался, возможно, именно он был бы сейчас великим физиком, а я так и остался бы рядовым инженером. Хотя… достаточно ли развит его мозг, чтобы вместить сознание Хорка? Итак, я стоял возле генератора, когда меня внезапно залило потоком яркого света. Ты видел его издали, и он показался тебе фиолетовым. Механику тоже. Для меня же он был синим.

Удивленный, я остановился. Свет медленно пульсировал.

У меня кружилась голова, мне казалось, что я ничего не вешу и могу парить над землей. И вдруг я с ужасом увидел в воздухе, прямо перед собой, неясную, прозрачную, расплывчатую человеческую фигуру. Она коснулась меня.

О! Как передать тебе это странное ощущение прикосновения изнутри! Вот тогда-то я и прокричал: «Нет! Нет!» Затем все во мне взорвалось, словно я умирал и боролся со смертью.

Помню только, как во мне вспыхнуло яростное желание выжить, а затем я погрузился во тьму.

Когда я очнулся, ты был рядом со мной. И у меня было странное чувство, что я тебя вроде бы узнаю́ и в то же время не узнаю́. Точнее, я знал, что ты – Перизак, но одновременно знал и то, что ты должен быть Кельбиком, на которого, однако же, ты совершенно не похож. В моей памяти боролись два воспоминания, одно – о грозовой ночи, а другое – о ночи великого опыта, который я проводил, когда… когда с Хорком случилось это несчастье, до сих пор необъяснимое для меня. Тебе, наверное, доводилось видеть очень точные, яркие сны, после которых спрашиваешь себя, не является ли реальная жизнь сновидением, а сон – явью? Ну так вот, со мной происходило нечто подобное – с той лишь разницей, что ощущение не исчезало! Понимаешь, я знал, что был Полем Дюпоном, но в то же время знал то, что я – Хорк.

Ты заговорил со мной, и, естественно, я ответил: «Анак оэ на?» – то есть «Где я?», как и полагается в подобных случаях. И я был крайне удивлен, что ты меня не понимаешь. Однако Поль Дюпон знал, что ты и не можешь понять. Ты следишь за моей мыслью? Во мне сейчас живут два человека.

Я – Хорк-Дюпон, или Дюпон-Хорк, как тебе будет угодно. У меня одно сознание, одна жизнь, но две различные памяти, которые слились воедино. Память Поля, твоего друга, инженера-электрика, встретилась с памятью Хорка, верховного координатора. Для Поля это произошло в 1972 году, а для Хорка… Многое я бы отдал за то, чтобы знать это точно. Память Дюпона, когда я к ней обращаюсь, говорит мне, что я родился в Перигё, в одном доме с тобой, и что никакой родни у меня нет. Память Хорка отвечает, что я родился в крупном городе Хури-Хольдэ, что у меня есть брат и жена. Но начиная с той августовской ночи это уже один человек и одна память.

Должен признаться, сначала я испугался. Мои два «я» еще не соединились, и я решил, что сошел с ума. Но кто именно обезумел? Дюпон или Хорк? Мои две личности еще не имели общих воспоминаний. Мало-помалу я свыкся с тем, что у меня теперь две памяти, – это все равно что прожить две жизни.

Я быстро сообразил, что, если я не хочу угодить в психушку, нужно приглушить в себе Хорка и воскрешать его постепенно. Мне надо было подумать, поэтому я симулировал переутомление и взял отпуск. Я решил еще раз прослушать курс физики, чтобы понемногу открывать людям свои знания – знания Хорка! – или, по крайней мере, какие-то крупицы их, ведь если бы я открыл все, ваша цивилизация не выдержала бы подобного удара!

На первых порах меня мучили угрызения совести: вдруг, слишком быстро двигая человечество по пути прогресса, я бы изменил будущее? Поэтому я тщательно изучил вашу цивилизацию, применяя тот особый метод анализа, которым наши социологи пользуются испокон веков и который преподают во всех университетах как один из элементов общей культуры. Как я заметил, большинство тех открытий, что я собирался обнародовать, так или иначе будут сделаны вашими теоретиками или экспериментаторами в течение ближайших десятилетий, поэтому, слегка ускорив прогресс, я не нарушу общего хода развития. Остальные знания останутся при мне и умрут вместе со мной. К тому же многого вы просто-напросто не сможете понять, и вовсе не из-за недостатка интеллекта, а из-за отсутствия материальной основы. Таким образом, я существенно не изменю ваше будущее, которое для меня самого является бесконечно далеким прошлым. И потом – такова, возможно, воля Судьбы, – я не историк, и если я что-то и знаю о прошлом, то есть о вашем будущем, то лишь в общих чертах, кроме одной-единственной детали, одного-единственного имени. Да, мои знания умрут вместе со мной, – повторил он едва слышно. – Разве что…

– Разве что?..

– Разве что мне удастся туда вернуться!

В последующие годы я несколько раз надолго уезжал в Африку. Каждый раз по возвращении я навещал Поля, который больше ничего не публиковал, лихорадочно работая в своей частной лаборатории, построенной по его указаниям. За время моей второй командировки он женился на Анне, тогда еще студентке физико-математического факультета, за время третьей – у них родился сын. Катастрофа произошла, когда я только-только вернулся из четвертой.

Я приехал в Клермон поздно вечером и утром следующего дня отправился прямиком в лабораторию Поля. Она стояла на небольшом возвышении, в уединенном месте, в нескольких километрах от города. Я уже сворачивал с шоссе на боковую дорогу, когда вдруг мне бросилась в глаза крупная надпись на щите:

ВЪЕЗД ВОСПРЕЩЕН!

ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!

Я не остановился, решив, что ко мне этот запрет не относится. Но едва я выехал на лужайку перед домом, как услышал нечто, напоминавшее шуршание мнущегося шелка, волосы у меня на голове встали дыбом, и между рулем и приборной доской проскочила длинная фиолетовая искра.

Я ударил по тормозам. Всю лабораторию заливал дрожащий фиолетовый свет, который я узнал сразу. За стеклом