— Я глубоко, глубоко сожалею о своих действиях. Прости, что привел в исполнение идиотский план, придуманный в последний момент. Надеюсь, ты поверишь, что если бы я имел малейшее представление о том, что произойдет, что вам может грозить хоть какая-то опасность, то никогда, никогда бы здесь не появился.

Он снова увидел бесчувственную, съежившуюся фигурку Эви, лежавшую на земле. Картина причиняла ему физическую боль. Он прижал ладонь сначала к груди, а потом к голове в тщетной попытке облегчить ее. Как он хотел пойти к ней. Увидеть, что она пришла в себя. Все, о чем он мечтал, — видеть ее здоровой и полной жизни, как в ту ночь, когда они сидели на скамье при лунном свете.

Миллион лет тому назад.

— Что ты намерен делать сейчас?

Ричард устало бросился на скамью, оперся локтем о колено и положил подбородок на ладонь.

— Мне нужно покончить с этим. Ничего другого не остается. Я смирился с тем, что мой брат — изменник. Нужно найти его и арестовать. Я по-прежнему офицер короны, и мой долг — обличать государственных изменников.

Ричард от неожиданности растерялся:

— Арестовать? За государственную измену? Но ты погубишь свою семью! Титул отберут, и ты и твои родственники больше никогда не посмеете появиться в приличном обществе!

Вот она, истинная причина, по которой он так долго пытался примириться с тем, что предстоит сделать.

Он видел, что Ричард тоже это понял. Но Бенедикт уже все продумал. Арест Генри будет смертным приговором семье. Титул, земли, доход и всякое уважение, которого требовала семья, растворятся, как сахар в кипятке.

Но он не лицемер. Если брат замешан в чем-то незаконном, он не может относиться к нему иначе, чем к любому другому преступнику, которого привел в суд за все эти годы.

Плохо только, что он не уехал до чертовой охоты.

Гнев вспыхнул снова, и Бенедикт едва сдержался, чтобы не всадить кулак в ближайший неодушевленный предмет. А особенно сильно он хотел отделать того бесчувственного мерзавца, который развязал войну в Хартфорд-Холле. Но он еще доберется до брата…

Предательство огнем жгло внутренности. Посвятив столько лет защите британских граждан и национальной безопасности, он не ожидал, что собственный брат пустит на ветер то, что ему дорого. Генри превыше всего ставил собственную выгоду. Но почему? У него уже были титул, огромные поместья, несколько домов и множество слуг. И если даже он терпел убытки, это легко могли исправить хороший управляющий и некоторая экономия. А на крайний случай имелось множество богатых наследниц, которые были бы счастливы пополнить его сундуки в обмен на титул графини.

Бенедикт представил старшего брата, усыпанного драгоценностями, модно одетого, покупавшего лучших лошадей и экипажи, наполнявшего винный погреб и шкафчики для спиртного самыми старыми и тонкими винами. И с отвращением подумал, что Генри никогда ничем не жертвовал ради блага окружающих, особенно ради бедных арендаторов его земель. Он никогда не откажется от собственного комфорта из необходимости или обязательств.

Бенедикт с мрачным лицом и сердцем, казалось, высеченным из крошившегося мрамора, посмотрел другу в глаза:

— У меня нет выхода, Ричард. Брат должен заплатить за свои преступления.

Ричард тяжело вздохнул:

— Делай, как считаешь правильным. Подожди, пока стрелявший в Эви негодяй придет в себя, и допроси его. Попроси у Данли все, что тебе понадобится. И возьми Брута. Он будет служить тебе, пока не вернешь Самсона.

Он встал и подошел к Бенедикту. Тот прочел в его лице колебания и нерешительность. Наконец Ричард откашлялся.

— Что бы я ни испытывал к тебе в этот момент, надеюсь, ты уцелеешь.

— Значит, нас уже двое, — невесело улыбнулся Бенедикт.

«Больше всего я сожалею о том, что не могу вас встретить, но время моего отъезда выбрано не мной. Сможете ли вы когда-нибудь простить меня?»

Из письма Хастингса Эви, брошенного в камин еще до того, как был написан адрес

Эви, возможно, в сотый раз за последний час смотрела на массивную, раздражающе неподвижную дверь. Почему брат не пришел к ней? Прошла целая вечность с тех пор, как Ричард и Бенедикт исчезли в конюшне, и ей не терпелось узнать, что произошло между ними.

Она то и дело вертела головой, потому что шея затекла после сна на сиденье-подоконнике. Возможно, она спала бы еще, если бы горничная не разбудила ее и, хлопоча, как мать-наседка, не помогла лечь в кровать. Эви взяла с Морган слово ничего не говорить маме и попросила позвать Ричарда.

Очень трудно было подавить желание самой найти брата, поскольку тот не собирался отвечать на ее зов.

Эви терпеливо выдохнула и попыталась сосредоточиться на книге… в который раз. Но вот уже полчаса смотрела на одну и ту же страницу и понятия не имела, что на ней напечатано.

Наконец в дверь тихо постучали. Эви отбросила книгу:

— Войдите.

В приоткрытую дверь просунулась рука Ричарда, махавшая белым платком.

— Я пришел с миром.

Несмотря на мрачный голос, его проделка заставила Эви фыркнуть.

— Заходи! — крикнула она, покачивая головой.

Он направился к кровати. Лицо было усталым и напряженным, но он умудрился растянуть губы в подобии улыбки. Подвинув стул, он сел так, что колени почти касались матраца.

— Эта повязка — новый крик моды. Думаю, многие последуют твоему примеру.

Она улыбнулась неуклюжей попытке развеселить ее.

— О да, и к тому же обрамляет лицо, не находишь?

— Да. Очень красиво.

Он слегка подался вперед.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ужасно. Все ноет.

— Полагаю, этого следовало ожидать. Хорошо еще, что сейчас здесь не так жарко.

— Да, мне гораздо удобнее.

Воцарилось неловкое молчание. Она не знача, как спросить его о разговоре с Бенедиктом.

«Я подглядывала за вами и заметила, что вы с Бенедиктом спорили. В чем дело?»

К тому же она так злилась на брата во время последней встречи. Гнев все еще не угас, но в этот момент все перевесило любопытство. Любопытство в списке ее качеств всегда стояло на первом месте. Она слегка улыбнулась и потянулась к его руке.

— Я сама себе кажусь хромым цыпленком в клетке. Что происходит в большом мире? От Бенедикта нет известий?

Как она ни старалась, голос не звучал так небрежно, как хотелось бы. Более того, явно выдавал ее волнение.

Мышцы вокруг глаз Ричарда напряглись. Он стиснул ее руку. Все следы веселости напрочь исчезли.

— Он уехал. Нет нужды беспокоиться о нем. Сомневаюсь, что вы когда-нибудь встретитесь.