Как только дверь за верзилой закрывается, и мы остаемся в комнате одни, бросаюсь к Томе.

- Боже, Тома... Тома, ты меня слышишь? Тома, очнись, - трясу её, а моя девочка никак не реагирует.

Ладони у неё ледяные, а на щеке кровоподтек. Стискиваю зубы, уже понимая, каким образом он появился. И что её отключка - результат удара.

Это ж с какой силой надо зарядить?

Уроды. Переубиваю всех! Выберусь и из-под земли достану. Мудачье!

- Тома, - снова зову, и снова на её лице штиль.

Замеряю пульс. Ровный. Прикладываю ладони к щекам, умоляю очнуться.

- Пожалуйста, пожалуйста, приди в себя.

Выдёргиваю бутылку с водой, открываю, лью на руку, умываю лицо Томы в надежде, что это поможет ей обрести сознание.

Но мы не герои фильма, и кадр не меняется по щелчку пальцев. Так что проходит некоторое время, прежде чем дыхание Томы сбивается, а веки вздрагивают, когда она начинает приходить в себя.

Как только её взгляд фокусируется на мне, лицо морщится, а губы дрожат, и Тома начинает плакать. Сначала беззвучно, потом со всхлипами.

- Тимур, - опираясь на руку, она пытается сесть, - Тимур…

Не знаю, чего она просит, но помогаю ей приподняться и привлекаю к себе, и Тому прорывает.

- О, Тим-мур…

Рыдания уже громкие, могу лишь гладить её по спине и шептать, как мне жаль и что всё будет хорошо, мы выберемся.

- Тебя не тронули?

Мне надо это уточнить. Надо… Боже, она так плачет. Её всю трясёт мелкой дрожью.

Тома отрицательно мотает головой.

- В-вроде, нет.

- Вроде?

- Я лягалась и царапалась, и меня просто вырубили. А-а-а… ноет-то как… больно…

Она морщится, поднося дрожащие пальцы к скуле.

- Господи, Тома… это всё из-за меня… всё из-за меня…

- Не надо говорить, что из-за тебя? Из-за тебя… тебя же и похитили?

- Со мной то, что… Ты вообще ни при чём.

- И ты ни при чём.

Боже, она меня ещё и успокаивает.

- Отец нас вытащит, не переживай. Этим, - киваю в сторону двери, - нужны деньги. А деньги у отца есть.

Обнимаю её лицо ладонями, грею прохладные щёки, смахиваю слёзы, наклоняюсь и легко целую в губы.

Тома замирает, потом легонько поддаётся вперед, опускает руки мне на грудь, прижимается сильнее.

- Не волнуйся, - успокаиваю я. - Всё будет хорошо. Я люблю тебя.

Тома отстраняется, моргает, но не улыбается.

- Почти слово в слово, - бормочет она.

- Что слово в слово?

- Неважно, - качает головой и снова прижимается ко мне, ища защиты и поддержки.

– Я тоже люблю тебя.

* * *

Тома кое-как промывает мне раны. Из комнаты есть дверь в туалет, проточная вода уносит в слив кровь, а холодная струя успокаивает боль ненадолго. Хорошо бы анальгетиком закинуться, да только где его сейчас взять?

У нас впереди долгие часы для разговоров. Оба до этого дня не хотели слушать друг друга, а теперь нам никуда не деться: заперты один на один.

Мы лежим на кровати, тесно прижавшись друг к другу. Хоть трясти перестало. В комнате не холодно, так что это скорее из-за нервов было, чем из-за температуры.

- Сколько ждать, как думаешь? – спрашивает Тома.

- Сутки, скорее всего. Отец сказал, что скоро приедет. Правда, не знаю, как он в Великобританию прилетит. Ему сюда заказано… Обычно я раз в год-полтора домой уезжал на пару недель, он же ко мне – никогда. Хотя домой – это тоже условно. Не чувствую себя в том доме своим. Здесь всё привычнее как-то.

- Вот почему ты живёшь в квартире с охраной…

- Меня никогда не трогали. Честно говоря, думал, что это бредни отца. Тома, я совсем не понимаю, что происходит. Это не моя вина, не моя игра, не моя месть и битва, просто не повезло с родственниками.

- У меня из родни только мама, - внезапно говорит Тома, в принципе то, что я уже и так знаю, прочитал в её досье. – Даже двоюродных нет, ни тёть, ни дядь. Никого не знаю.

- Может, оно и к лучшему.

- И семья у меня очень простая. Совсем простая. Мама продавец в кондитерском магазине. И я никогда не бывала в подобной ситуации. Меня даже в школе не задирали, ну так, иногда разве что, но через стычки с ровесниками все проходят. Так что я не представляю, каково жить в квартире с охранной системой.

- Ничего хорошего в этом нет. Многое бы отдал, чтобы иметь простую, как ты выразилась семью.

- Но тогда бы у тебя ничего не было, Тим. Ни Лондона, ни университета, ни привилегий.

- И что? Зато мозги в наличии и желание их применить. Я бы, может, большего добился. Сейчас знаю, что где-то можно не напрягаться, и сама видишь, какой образ жизни веду… вёл… до встречи с тобой. Прожигал её слегка.

- Ну, - усмехается, - если ты тот самый Тимур Логинов – свой на любой тусовке, то ты не прожигал, а жёг напалмом.

Целую её просто потому, что последний раз был так давно. Последний нормальный, я имею в виду. Тамара отвечает с большим энтузиазмом. Мы, конечно, оба в стрессе, и тактильный контакт – то, что нам нужно.

- Тим… - она отстраняется, смотрит серьёзно. – Мне нужно рассказать тебе про Стаса.

- Если не хочешь, не говори. Я сразу понял, что он мудак, каких мало. Но так убедительно про тебя вещал… фотки ещё эти. Словом, я поверил и… взбесился. Мне было очень больно. Я виноват, Тома. Если бы ты знала, как мне жаль, что сорвался на тебе, вместо того, чтобы просто поговорить.

- Нет, я расскажу, а ты задавай любые вопросы, ладно? Нам надо всё прояснить. И… - Тома вдруг жмурится, - чувствую себя идиоткой.

- Почему?

- Потому что скрывала столько всего. А тебе по щелчку пальцев, если надо, на меня досье составят.

Не хочу говорить, что уже составили, лишь лаконично замечаю.

- Да, служба безопасности у отца в этом направлении работает, как часы. Но даже у них не полная информация. Поэтому если хочешь что-то рассказать, говори. В этот раз, обещаю, я выслушаю от и до. А потом, когда выберемся отсюда, буду извиняться очень долго и очень убедительно.

Через несколько часов, наговорившись и прояснив всё, мы засыпаем. Сон, конечно, неглубокий, рваный. Я лежу, вцепившись в Тому, боясь, что её снова заберут. Охраняю её. Пусть только попробуют, я буду биться до конца. Второй раз увести не позволю.

Нас какое-то время не беспокоят. Но когда за дверью раздаются гулкие шаги и замок отпирают, следует короткий приказ:

- На выход.

Снова бесконечный спуск по лестнице, проход через двор, и мы в машине. На этот раз оба на заднем сиденье. Нам возвращают наши куртки. Тома кутается в короткий пуховик и всё равно дрожит. Мне тоже не по себе, но я лишь ободряюще держу её за руку и повторяю про себя, что всё должно закончиться хорошо, не иначе.