конце-то концов, кому от этого плохо, что я пью? Я сама себягублю, сама себяхороню.

—    Все наши...

—    Я все про них знаю.— Ее голос прозвучал резко.— Как они?

—    Клея переизбрали...

—    Знаю. Я читаю газеты.

—    Ну, значит, ты знаешь о нем столько же, сколько и я. Я почти с ним не виделся после того... после того, как...

—    ...я пыталась убить отца? — Инид вдруг рассмеялась и мгновенно стала сама собой, упиваясь собственным безрассудством.— А что, на их лица стоило посмотреть! Насколько мне помнится,— задумчиво добавила она,— я была здорово набравшись. Не то я наверняка отстрелила бы голову папуле, вместо того чтобы всадить пулю в левый глаз Аарону Бэрру.

—    Ты думаешь, убив отца, ты многого бы достигла? — Питер улыбался сестре в сером сумраке, хотя знал, что она не может видеть его лицо, точно так же как он не мог видеть ее за серой клубящейся пеленой между ними.

—    Я была бы очень счастлива, по крайней мере на время.— Она вздохнула.— Ведь он сущий изверг! Я пробовала объяснить это доктору Полэсу. Но, кажется, он не может мне сочувствовать, потому что связан обязательством перед отцом. Ведь, в конце концов, ему платят за то, что он ведет себя так, будто я действительно сумасшедшая. Я сумасшедшая?

—    Нет.

—    Иной раз мне кажется, что я вправду сумасшедшая. Знаешь, как бывает: начинаешь становиться тем, кем тебя считают.

—   Ну, во всяком случае, я так не считаю.

—   Оказывается, ты мне друг! А я-то никогда тебе не доверяла. А почему, собственно?

Питеру стало больно. Он почти всю жизнь свою отдавал себе ясный отчет в том, какое чувство он испытывает к Инид, но ему было отказано в том, чего он хотел больше всего в жизни, а потому он удовольствовался дружбой. А вот теперь, оказывается, дружбы-то и не было.

—    Наверное, потому, что я считала тебя подлым. Тогда, конечно, отец любил тебя больше меня, и я ревновала.— Это была такая чушь, что Питер предпочел не возражать ей и только подивился, как делал уже не раз, не сумасшедшая ли она на самом деле.— Ну да все это пустой разговор. Я сижу здесь, а они держатся заодно. Все остальное неважно.

—    Клей больше не живет вместе со всеми. У него свой дом на Вудленд-драйв.

—   Он живет с Алисой? — Она произнесла имя девочки нарочито безжизненным тоном.

—    Нет, Алиса у матери. Говорят, ей там очень хорошо.

Инид притушила сигарету, искры ярким снопом брызнули в темноте.

—   Я читала, в прошлую субботу Клей был на скачках с Элизабет Уотресс, дочерью Люси Шэттак и Скайлера Уотресса из Ойстер-Бей, ее знает весь Вашингтон.

—    Они изредка видятся.— Питер сказал это безразличным тоном.— Но, вообще-то говоря, я с ними теперь почти совсем не встречаюсь.— Сблизившись с Клеем, Элизабет объяснила Питеру, что в новых обстоятельствах требуются новые друзья. Он не обиделся. В лучшем случае она была приятной подругой, время от времени заменявшей ему Диану, которая по-прежнему интересовалась им гораздо меньше, чем он ею, подобно тому как «Элизабет нравится Клею, но не настолько, насколько он нравится ей».

—   Он использует ее, так или иначе. Точно так же, как он использовал меня, и точно так же, как он использует отца. Как по-твоему, есть что-нибудь между ними — между отцом и Клеем?

Питер рассмеялся:

—   Это только ты так думаешь, не я.

—   Клей согласился бы, ты знаешь, лишь бы добиться своего.

—   А отец — нет.— Питер был в этом уверен уже хотя бы потому, что в случае односторонней сексуальной заинтересованности ни один из них не позволил бы себе выглядеть смешным или уязвимым в глазах другого.

—    Не ручаюсь,— упорствовала Инид.— Я уверена, что между ними что-то есть. Бога ради,— ее голос вдруг прервался,— вызволи меня отсюда.

—    Я делаю все, что могу.— Он торопливо рассказал ей о своих недавних попытках действовать через судебные власти, но даже для него самого все это звучало неубедительно.

—     Похоже, я тут долго не выдержу.— В темноте она походила на статую сидящей женщины.— Я уже думала о побеге, это возможно, но потребуется твоя помощь.— Она шепотом рассказала ему о своем плане. Она угонит автомобиль доктора Полэса («он всегда оставляет ключи в машине»). Затем Питер встретит ее в Силвер-Спрингс на другой машине, с фальшивым паспортом, и она направится прямо к мексиканской границе. Ей бы только попасть в Мехико — там у нее есть друг. Он ей поможет. Излагая ему свой замысел, она говорила горячо и взволнованно, словно ребенок, рассказывающий о празднике. Питер согласился, что теоретически ее план имеет несомненные достоинства, но сперва все же следует выждать, не пересмотрит ли консилиум ее дело. Самое главное для нее теперь — набраться терпения.

—    И встретить здесь еще одно рождество? Нет, спасибо.— Голос ее стал жестким.— Здесь подают индейку, сухую, как бухгалтерская книга, а потом мы сидим вокруг елки, украшенной комками ваты и разноцветными бумажками,— ее устанавливают двое стариков с приветом, они просидели здесь тридцать лет и живут только для того, чтобы наряжать елку раз в году,— а миссис Полэс все время долбит на рояле, и психи поют хором. Ей-богу... я больше... этого не вынесу! — Ее душили слезы, но она не расплакалась, а вскочила на ноги, зажгла свет и взяла одну из картин, стоявших у стены.

—   А теперь я покажу тебе мои картины,— весело сказала она.— Вот эта — последняя. Отца поджаривают в аду. Здорово похоже, как по-твоему? А вот это — я с кочережкой.

II

Серые диагонали дождя секли мертвую, раскисшую лужайку. Увидев это, Бэрден тихонько простонал и сказал:

—    Разумеется, я буду баллотироваться опять. Я чувствую себя отлично.

Его сердце болезненно трепыхалось в груди, между ним и Сэмом Бирманом повисла дождевая завеса из черных точек; истерия, холодно подумал он, и завеса исчезла. Он уже научился справляться со многими фокусами, которые его мозг выделывал с восприимчивой плотью, все больше и больше напоминавшей бомбу замедленного действия, которая должна была взорваться в определенный момент,— и нет никакой возможности вынуть взрыватель. С каждой секундой он приближался к концу, и он надеялся и боялся, что конец этот будет ничто. Надеялся потому, что «ничто» — это ничто, и в нем нет ничего плохого. Боялся потому, что в «ничто» нет и ничего