в плен. Словом, подчинённые действовали согласно приказам своих командиров, которые по-разному относились к противнику, пусть даже безоружному.

Раненые, которые лежали у них почти под ногами, в ужасе молчали, видя что случилось с их товарищами, которым они недавно наверняка завидовали. Кое-кто из них пытался отползти подальше, вслух проговаривая молитву, а другие могли лишь бессильно лежать и надеяться что их пощадят те самые звери-эсэсовцы, которыми пугала пропаганда.

— Бруно, разделяемся! — распорядился Гюнтер, оставив себе половину отряда. — Иди на запад вдоль воды, пока не встретишь ребят из наших батальонов. А я на восток!

Заместитель махнул рукой тем кто вошёл в его группу и они двинулись по прибою вслед убежавшими, держа наготове оружие. Шольке хотел уже двигаться дальше, но услышал горестный крик одного из раненых англичан с развороченным правым боком:

— Зачем, ублюдок⁈ Зачем ты их всех убил⁈ Они же были безоружны, скотина ты немецкая⁈ Будь ты проклят!!!

Британец, понятное дело, орал на английском, будучи уверен что немецкий офицер его не понимает, но Гюнтер решил ответить ему, раз уж тот настолько глуп что не понимает очевидных вещей:

— Зачем, спрашиваешь? Да потому что вы, трусы, не достойны жить как мужчины, вот почему! Вот, например, кто ты? Солдат? Или баба? Отвечай!

Англичанин, ошарашенный тем что немец, оказывается, знает его язык, сперва явно испугался но быстро смог прийти в себя и ответил, сжав зубы от боли и злости:

— Да, я солдат! А ты убийца, понял⁈ Варвар, которых надо убивать вместе с вашим проклятым Гитлером! Сраные боши!

Гюнтер не выдержал и рассмеялся, не обращая внимания на удивлённые и любопытные лица подчинённых, не знающих о чём идёт разговор. Лишь бевербер Ханке знал английский, но он молчал, ожидая слов командира.

— Убивать, говоришь? А чем, интересно, ты собрался нас убивать, а? Где твоя винтовка, солдат? — издевательски спросил Шольке, даже не пытаясь скрывать свою неприязнь. — Куда ты её дел, солдат? Потерял? Бросил?

Тот не ответил, тяжело дыша и с ненавистью смотря на него.

— Я тебе скажу кое-что, а ты подумай, если выживешь… — снисходительно покачал головой Гюнтер. — Знаешь кто на самом деле солдат? Тот кто сражается до самого конца, понял? Кто не бросает оружие, даже если в нём нет патронов! Тот кто идёт в рукопашную, рвёт врага ногтями, зубами, душит за горло, в крайнем случае подрывает его вместе с собой! Тот кто не цепляется за свою жалкую жизнь любым способом, забывая о своём долге и стране! Неважно, вместе он со своими товарищами, или наедине в полном окружении, настоящий солдат всегда найдёт способ причинить врагу ущерб или нанести ему потери! ВСЕГДА! — повысил он голос, чувствуя как эмоции бурлят внутри. — Там, в городе, нас пытались остановить твои сослуживцы! Да, они убили нескольких моих людей, и я их ненавидел… но и уважал одновременно! Потому что они как раз были настоящими солдатами! Эти парни знали что умрут, что не увидят больше свои дома и родных, но почти все они не отступили и погибли как воины! Вот они — СОЛДАТЫ!

Ощущая непонятную злость Шольке сплюнул на песок рядом с головой британца, и продолжил с открытым презрением глядя на него:

— Ты — не солдат! И они… — он махнул рукой, показывая на многочисленные трупы лежащие на песке… — тоже не солдаты! Посмотри, они почти все безоружны! Я бы понял будь они гражданскими, но на них, как и на тебе, военная форма! Где ваше оружие, трусливые псы? Где ваша техника? Боеприпасы? Амуниция? Вы всё бросили, когда бежали сюда, пачкая кальсоны! Я сам видел эти горы снаряжения и брошенные машины, когда мы ехали за вами! Как, интересно, вы собирались воевать с нами без всего этого? Ах да, о чём я говорю, вы же собирались поскорее удрать отсюда, верно? Бросить французов, которые так на вас надеялись? Бросить собственных раненых, потому что они занимают место в уцелевших машинах, а нести их на руках слишком тяжело и медленно? Плевать на всё, лишь бы выжить и вернуться к семье, так⁈ Плевать на товарищей, на любимого короля, доверившихся тебе людей… скорее к мамочке, жёнушке и детишкам⁈ — разозлившись, Гюнтер едва удержался от того чтобы не впечатать с размаху свой сапог в британца.

— И после этого ты говоришь что вы солдаты⁈ Нет, вы ничтожество, полное дерьмо, непонятно зачем наряженное в военную форму! — сквозь зубы цедил Шольке, уже ненавидя этого англичанина. — Все ваши солдаты погибли, как и положено настоящим бойцам там, в городе, и за ним! А здесь я вижу только дезертиров, трусов и паникёров, для которых у меня приготовлена пуля и больше ничего! Так зачем мне их щадить?

Как видно, вполне справедливые слова немца изрядно разозлили и британца, поскольку он решил ответить и запальчиво крикнул:

— У меня была винтовка! Её разбило пулей с самолёта, я взял другую… потом кончились патроны и я… — замялся раненый.

— И ты её выбросил, так? — насмешливо спросил Гюнтер.

Тот промолчал, не став ни отрицать ни соглашаться, лишь злобно зыркал на него.

— А что тебе мешало поискать патроны и продолжать сражаться? Почему ты оказался здесь, а не вместе с теми настоящими солдатами, которые ценой своих жизней покупали время для вашего спасения? — давил Шольке, не собираясь давать тому шанса найти себе оправдание. — Или ты думаешь они меньше тебя хотели жить? Не хотели вернуться к своим родным, обнять родителей и поцеловать жену с детьми? Молчишь? Тогда я сам отвечу… Потому что превыше инстинкта самосохранения они поставили жизни своих товарищей, интересы своей страны, вот почему! Для них долг, честь и совесть не пустые слова, как для тебя и для этих… свиней, которые здесь собрались! И ради этого они погибли, нанеся нам хоть небольшой но урон! А вы… — не найдя подходящего слова Гюнтер снова сплюнул, обуреваемый презрением к этому недоумку, кривящемуся от боли.

— Да вы бы на нашем месте сделали то же самое, скоты! — сорвался вдруг раненый, скорее всего, уязвлённый услышанным. — Как воевать без снарядов и патронов⁈ Без техники, без нормального снабжения, без прикрытия⁈ Да никак!! Всё что ты говоришь лишь пустые слова, понял, немец⁈ Врукопашную, зубами, ногтями⁈ Что ещё придумаешь⁈ Да никто так не воюет уже в двадцатом веке! Если перевес врага слишком силён то не зазорно и отступить, чтобы