– Входи, Генрих. Рассказывай. Что ты нашел в доме у Пэт?

– Ничего, граф Батори, – ответил светловолосый мужчина. Его зрачки сжались в точку, и радужные оболочки сияли голубизной, как замерзшее озеро. – Мы перерыли весь дом, но, когда вызвали полицию, больше уже не могли туда вернуться.

– А могила? Не похоронила ли вдова вместе с ним и свою учетную книгу, Генрих? Это явно указывало бы на то, что она не желает участвовать в предложенном проекте.

– Там не было никаких следов книги, – ответил Генрих с плохо скрытым отвращением в голосе. Он согнул пальцы, вспоминая холодную ночь на кладбище. Граф отправил его в Америку с безумным поручением – заставив с лопатой и ледорубом копаться в замерзшей земле. Когда кладбище осветили красно-синие фонари полицейской машины, Генриху со своими людьми пришлось бежать.

– Я думаю, она ничего не знает об этом, верно? – сказал он. – Об учетной книге?

Граф поднес к губам рюмку коньяку.

– Похоже, что так. Но она умная женщина. Возможно, она в курсе, где эта книга, а мне лжет.

– Значит, вы думаете, что книга все-таки у дочери?

– Полагаю, это более вероятно. Ведь отец и дочь были очень близки, – сказал граф. Его правое веко начало дергаться.

Генрих не отрывал от графа глаз, пристально наблюдая за ним.

– Значит, тебе совсем нечего доложить? – сказал Батори.

Генрих пожал плечами. Ему не понравился пренебрежительный тон хозяина.

– Кое-что я заметил. Есть одна девчонка, подросток. Она гот, одевается во все черное, носит распятие на шее. В ночь, когда уезжали, мы видели, как она входила в дом.

– Входила в дом к Пэт?!

– Да. Она открыла дверь в занесенный снегом погреб и провела в доме около получаса. Мы хотели войти вслед за ней, но опасались полиции. Дом Пэт прямо на Мейн-стрит, а у полицейских есть наши приметы.

– Она там что-нибудь нашла?

– Мы не можем сказать наверняка. На ней было длинное пальто до лодыжек – она могла запросто спрятать книгу. Девчонка пошла в бар. А когда вышла, то отправилась по Мейн-стрит вместе с огромным парнем мексиканской внешности. Он вместе с ней дождался автобуса в Аспен.

Граф скривил губы, будто попробовал чего-то очень кислого.

– Она, конечно, понятия не имеет о важности этой книги, – сказал он. – Интересно, что же она все-таки искала?

– Возможно, собственную историю болезни. Мы видели раньше, как она входила в дом Пэт на прием. Часто в сопровождении матери.

Граф сделал большой глоток коньяка, обдумывая эту мысль.

– Возможно, ты прав. Психиатрические записи оказывают сильнейшее влияние на пациента. Скорее всего, она хотела прочитать, что написала про нее врач.

Он сложил пальцы вместе и прижал ко лбу, а потом, после долгой паузы, заявил:

– Я хочу, чтобы вы выяснили, кто она такая. Какое отношение она имеет к Бетси Пэт. Я хочу знать о ней все. Выясните ее имя, кому звонит, кому пишет по электронной почте…

– Почему вы думаете, что это так важно? – спросил Генрих. – Подобная слежка потребует больших усилий.

– Я не хочу, чтобы что-то помешало предстоящим ночным играм, – ответил граф.

– Но ведь это всего лишь девочка-подросток.

– Полагаю, что не всего лишь. Эта девочка была в доме у Пэт. Слишком много совпадений, синхронии. Должно быть, здесь есть какая-то связь.

– Поиски займут много часов, граф. Это будет не просто…

– Ты слышал меня, Генрих? Исполняй!

Генрих уставился в пол.

– На этой неделе исполняется четыреста лет с ареста графини, – сказал Батори. – Все должно пройти как надо.

– Да, граф.

– Все наши… м-м-м… гости будут участвовать в ночных играх, чтобы воздать честь моей знаменитой родственнице. Пока остальной мир будет крутить свою заунывную шарманку, мы будем праздновать со страстью. Мы ощутим пульс жизни, сосредоточимся на нем.

Генрих смотрел на его дергающееся веко.

– Мы будем ждать возвращения графини!

Граф ощутил на себе холодный взгляд своего слуги.

– В чем дело, Генрих?

– Я ничего не сказал.

– Дело не в словах. Я чувствую твое недовольство. Я прав?

– Я служу вам и только вам, господин.

Граф уронил лицо на раскрытые ладони.

– Граф Батори. Вам плохо?

– Оставь меня, Генрих, – ответил тот, по-прежнему закрывая лицо руками. – Я чувствую, как надвигаются чары…

Чахтицкий замок

24 декабря 1610 года

Графиня Батори лежала на кровати, на губах ее выступила пена, дыхание с хрипом вырывалось из легких. Она не замечала присутствия ни Гедвики, копошащейся возле нее всю ночь, ни горничных, регулярно обтиравших губкой ее тело, поддерживая госпожу в чистоте и приличии, как подобает ее благородному происхождению.

Эржебет Батори захватили видения и звуки из прошлого – из тех времен, когда она была девятилетним ребенком и в Эчедский замок явились цыгане.

– Они актеры, – объясняла ей молодая няня, расчесывая ее длинные рыжие волосы щеткой из щетины кабана. У няни были очень ласковые руки, так как ее предупредили о характере девочки. – Они просят разрешения сегодня вечером развлечь твоих благородных родителей. Среди них есть карлик и жонглер. Менестрель поет, а они устраивают кукольное представление.

Маленькая Эржебет захлопала в ладоши, трепыхая кружевными манжетами, и повернулась к няне сияющим от детской радости лицом.

– Отец разрешит им развлечь нас? – спросила Эржебет. – Он такой мрачный и суровый…

– Думаю, твоя мать устала горевать, вот он их и вызвал, – сказала няня и отвернулась от своей юной подопечной, скрывая лицо.

Девочка знала, что няня плачет, вспоминая, как двух старших сестер Эржебет убили во время крестьянских восстаний. Эржебет и старая няня спрятались на высоком дереве и смотрели оттуда, как ее сестер насиловали и убивали.

Потом, когда порядок был восстановлен, отец взял девочку с собой, чтобы она посмотрела, как пытают и убивают крестьян. Ее мать не присутствовала при этом, так как слегла от горя.

– Смотри, как они мучаются, Эржебет. Смотри, как мучаются убийцы твоих сестер, – сквозь сжатые зубы говорил отец. – Пусть помучаются на земле, прежде чем будут вечно гореть в адском огне.

Вцепившись в жесткий рукав отцовского камзола, Эржебет не отрывала глаз от этих людей – столь страшных тогда и таких испуганных и беспомощных теперь.

– Радуйся их мучениям, доченька, – говорил он с холодным каменным лицом. – Радуйся!