– И Милка его сдал? – история выходила грязной, зато объясняющей ту неприязнь, которую с самого начала вызывал Милослав. Точнее, теперь эту неприязнь можно было бы списать на факты объективные, а значит, подтверждающие право Германа на тихую ненависть.

– Ну если б все так просто. Милка – тварь хитрая, я вправду не знаю, как там все по-настоящему было и чего Жихарь попридумал, а чего нет, но, в общем, очередная баба, которую они вдвоем оприходовали, не просто заяву накатала, но и оказалась прокурорской дочкой. Сам понимаешь, что менты на уши встали, всю область через мелкое сито, землю на три метра вглубь. И тут на окраине города пожар, в огне – труп и полудохлый Жихарь, и платьице красное, шелковое, немецкое, с квартиры девкиной унесенное. А кроме платьица ничего больше, ни золота, ни денег, ни техники. И вот же странность какая, дом-то гореть горел, но больше в одной комнате, той, которая с трупом, а в других – дым только. Ну, естественно, Жихаря колоть стали, да он, подзадохшийся, не сильно и рыпался, выложил все как есть. Поучили, конечно, едва-едва и вовсе на тот свет не спровадили, а может, конечно, лучше было б, чтоб спровадили.

– И что, Милослава не искали?

– Ну... – дед задумался, то ли вспоминая, то ли решая, что еще рассказать можно. – Официательно дело закрыли за смертью лица, совершившего... а неофициательно... неофициательно Милка с месяцок хорошо пожил на чужих деньгах-то, гулял, что ветер по российским простором, ну а потом и его, говорят, нашли. Наказали так, что по мне, так лучше б сдохнуть, чем жить то ли мужиком, то ли бабой. Этим, как их, евнухом. Но вот как хозяйство отрезали, так поутих Милка, домой вернулся и сидел тихо, один только раз дернуться решил было, на царицу-матушку пасть раззявить, ну так его Федотыч скоренько Жихарем припугнул, что, дескать, живой тот и встречи жаждет, и что только Федотычево заступничество Милку и спасет. А по мне, так зря царица-матушка с ним возится, ей еще когда предлагали проблемку-то решить, ну да верно, кровь – не водица... Правда, с другой стороны, порой что близкие, что дальние – один черт. Чем меньше знают, тем проще верить.

Безусловно в этом дед был прав, он даже сам не понимал, насколько верную догадку высказал: в знании все дело, в информации и в том, кто эту информацию получил и использовал.

Но вот кто? Не Милослав точно, бы не стал расспрашивать сам о себе. Не Вельский – слишком все тонко для него. Шурочка? Или кто-то третий, остававшийся пока за кадром.

– А все-таки, как тот тип, который про историю эту расспрашивал, выглядел? – Герман вцепился в мелькнувшую было догадку. – И один ли он приходил?

– Чего тебе надо? – спросила Софка, даже не поздоровавшись. А неплохо выглядит. Ну конечно, с теми бабками, на которых ее муженек сидит, это несложно. Странно только, что человек при деньгах на эту старую колошу со склочным нравом позарился. И странно, что она согласилась на встречу, хотя... небось, не рассказывала благоверному о первом браке, вот и трясется теперь листом осиновым.

Пускай. Ее страх был приятен и успокаивал, осаживал собственный Милославов, превращая нервную дрожь в возбуждение.

– У тебя есть пять минут, потом я ухожу, – она присела на пластиковый стул летнего кафе и, окинув взглядом веранду, скривилась. Не нравится? Милослав нарочно выбрал такое – дешевое, грязноватое, с запахом пива, жареного лука и мухами, витающими над урной с мусором.

– Привет, родная. Ты не рада меня видеть?

– А должна? – огрызнулась она. – Откуда номер взял?

– Дочка твоя дала, – соврал Милослав, вглядываясь в холеное лицо. – Я попросил, она дала. Она у тебя миленькая, вся такая замечательная, кругленькая да ладненькая...

Не дрогнула, не разоралась, не выплеснула в лицо остатки пива, которое он заказал, дожидаясь ее прихода, только скривилась в подобии улыбки и заметила:

– Вот именно, что у меня. Ты к Леночке отношения не имеешь. И вообще, ублюдок, если ты к ней близко подойдешь, если ты осмелишься пасть свою раскрыть или сделать что-то, что ее обидит, Гоша сделает с тобой то, что недоделали много лет назад. Он Леночку как родную дочь любит.

Не то, чтобы Милослав совсем не испугался – он слышал про Софкиного супруга, что человек тот серьезный и обид не спускает, но в данный момент имелась опасность иная, куда более реальная и близкая. И возможность имелась, вот только использовать бы ее с толком.

– Ты кому про меня рассказывала?

– Про тебя? – теперь она удивилась. – Милка, ты что, издеваешься? Да я про тебя, урода, и вспоминать не хочу, не то что рассказывать!

Может, и не хочет, бросила ведь, хотя когда-то в любви клялась, бегала за ним, висла на шее, заявления в тайне от мамочки своей подала... и он, дурак, решил, что хороший вариант, поддался... а теперь вот вспоминать не хочет. Только ведь вспомнила, проболталась, и не только о нем, но и о Дашке, и о наследстве, и много о чем.

– Извини, я и вправду спешу, – Софка встала. – Ты – сумасшедший.

– А ты – идиотка! – рявкнул Милослав. – Думаешь, подсунула девчонку Дашке, та и растает? А дружок ее просто так возьмет и отступится от наследства, которого два года добивается? Или что я отдам этой маленькой дурочке свою долю? Конечно, ты так не думала, ты ж хитрая, ты подстраховалась, чтоб всех подставить, чтоб выгрызти кусок. Зачем? А из жадности. Или потому, что твой супружник драгоценный, наконец, разглядел, какая ты.

– И какая?

– Старая, склочная и истеричная баба. А вокруг полно молодых да красивых, не чета тебе.

– Сволочь ты, Милослав, – она дрожащей рукой достала из сумочки солнечные очки и кое-как водрузила на нос, защищаясь глянцевыми стеклами. – Сволочь и параноик. От Дашки нам ничего не нужно, она сама хотела видеть Лену, я была против. Я не желала, чтобы Леночка сталкивалась с тобой, да и вообще... гнилая ваша семья, всегда такой была. И я рада, что больше не являюсь ее частью. Что до разговора, то был он, но не о тебе, уроде моральном, а о Дашке и ее коллекции.

– И кто расспрашивал?

– Расспрашивал? Да скорее наоборот, слушали...

Но имя она все-таки назвала, и пусть оно ровным счетом ничего не сказало Милославу, он не расстроился: выяснит. Разберется.

До полудня он просто бродил по квартире, из комнаты в комнату, останавливаясь всякий раз на пороге спальной, но так и не решившись его переступить. Демон серой тенью ходил по пятам, и когти его звонко цокали по паркету, оставляя на полировке едва заметные царапины.

Женька рассвирипела бы...

Женька ни за что не согласилась бы оставить собаку.

Женьки больше нет.

– Нет ее, – вслух сказал Вельский, и пес лизнул руку, соглашаясь или утешая. – А ты есть. Тебя к врачу надо. К ветеринару.

Идти пришлось пешком: запрыгивать в автобус Демон отказался, таксисты брать тоже не пожелали, хотя Вельский предлагала сумму втрое обычной.